– Была силенка, но старость ее поубавила.
Князь сел в кресло, откинувшись к спинке.
– Вынужден заметить, господин Воронов, что живете неплохо. Электричеством обзавелись.
– А как без него? Оно теперь в государстве силу набирает. От любых новшеств не отворачиваюсь.
– Прелестно и похвально. А какая удивительная мебель!
– Чему дивитесь?
– Уникальная мебель. И где достали такую?
– Об этом супруга позаботилась. Украшением в доме житья-бытья она ведает. У нас и не такое можно сыскать. На Урал за прошлые века всякие господа да вельможи немало диковинного с собой натащили.
– Похвально! Вынужден не скрыть от вас, что по описанию ваших друзей представлял вас более простоватым и грубым. А вы иной. Приятно в глуши встретить человека, не чуждого культуры цивилизации.
Князь достал из кармана портсигар и раскрытым протянул его Воронову:
– Попробуйте новый сорт осмоловского табака.
– Благодарю!
– Не курите?
– Употребляю махорку.
– Мой бог! Да это просто ужасно! И жена вам позволяет курить такую мерзость?
– На воле балуюсь куревом. Жена у меня на сей счет строгая.
Мещерский, раскурив папиросу, кладя спичку в пепельницу, стоящую на столике, обратил внимание на рамку с фотографией миловидной девушки. Взял рамку в руку, рассматривая, спросил:
– Кто такая красавица?
– Ксения. Дочь.
Князь поставил рамку на стол.
– Слышал о ней. Огорчила и даже опорочила вас.
– Это как взглянуть.
– Но ведь она сослана в Сибирь?
– Теперь туда многих ссылают. Молодежь испокон веков не по нашим вкусам живет и мыслит. В молодости и у вас, поди, бывали мысли о несогласии с государственными порядками?
– Господь с вами, господин Воронов! Подобных мыслей у меня не могло быть. Мое воспитание, а главное, происхождение не могли допустить в сознание помышлений против самим Господом благословенного государя императора.
– Дочь свою я тоже крамоле не обучал. Сама дозналась в Москве.
– Чрезмерно опасны подобные идеи.
– Сами, ваше сиятельство, в том повинны, что плохо присматриваете за молодежью, вот она и начинает выражать всякие неудовольствия. Но ведь их за это наказывают. Даже стреляют в них. Мою Ксению тоже по головке не погладили за опасные мысли и шестью годами в Сибири одарили.
– Вот и хорошо! Пусть в сибирской стуже поразмыслит о будущей жизни, а, поразмыслив, не станет порочить отцовские седины.
– Это для меня дело прошлое.
– Прошлое? Но малоприятное прошлое.
– Не ваша забота о сем, – резко сказал Воронов и, встав, прошелся по залу.
– О вас, господин Воронов, мне много лестного сказал в Екатеринбурге горный начальник.
– Мало он меня знает.
– Но судит о вас со слов людей, коим доверяет.
– Зря. Я обучен жизнью по чужим словам о людях не судить. Сам узнаю их по делам.
– Так же поступаю и я. Доказательство этому мой визит к вам, хотя вы и отказались приехать ко мне в Тагил, когда приглашал вас. Почему не приехали?
– Потому что не вы мне, а я вам нужен.
– Оригинально мыслите.
– По-вороновски. Не мальчонка, на любой зов бежать.
– Не ладится у нас с вами беседа.
– Зряшная, потому и не ладится. Больно по-барски со мной беседуете. Памятуя, что происхождение мое мужицкое.
– А может, от другого не налаживается беседа? Оттого, что не знаете, зачем понадобились мне.
– Об этом догадываюсь. Сужу по вашим беседам в Лысьве, Екатеринбурге и в Тагиле. Доложите, ваше сиятельство, о причине заезда в мой дом.
– Пермский губернатор, господин Воронов, был, оказывается, прав, аттестуя вас как человека с трудным по складу характером.
