Прознав о странной кончине Мономаха, кочевники со всех сторон, точно сговорясь, решили вновь испытать крепость киевских рубежей. Но если прежде отец призывал сыновей в заветную светелку и точнехонько рассказывал, откуда ждать беды и куда полки вести, то ныне такой подмоги не было. До сего дня вражьим набегам еще получалось давать укорот, но как знать, так ли будет впредь?
Отец Амвросий – духовник княжичей с самого их крещения – наставлял молиться и исповедоваться, поражать гордыню в сердце своем, но схватка с гордыней протекала с переменным успехом, а набеги продолжались и продолжались.
– Великий княже, – в горницу вбежал государев стольник, боярин Андрей Болховитин, – беда стряслась!
– Какая такая беда? – нахмурился Святослав.
– Гонец из Тмуторокани прибыл.
– Неужто ромеи войной пошли? – Святослав грозно подбоченился, точно готовясь без промедления двинуть рать на супостата.
– Хуже того, княже. Давид, сын Олега Гореславича, касогов привел.
– Ну, касоги не ромеи, нонче же выступим. Стены в Тмуторокани каменные, высокие, ворота крепкие, князь Глеб не зря Хоробрым зовется – до нашего приходу, чай, продержится.
Андрей Болховитин понурил голову:
– Пала Тмуторокань.
– Ты что за небывальщину плетешь?! – бросился к нему Святослав.
– Гонец сказывает – изменою злой ворог в стены вошел. Будто бы от тебя к князю Глебу человек прибыл, сказал, что ты уже с подмогой близок, и велел касогов у стен встретить. Ныне дружина княжья разбита, сам Глеб жив ли – неведомо, а Давид, стало быть, на княжем столе воссел.
– Молчи! – крикнул Святослав. – Вот уж не зря говорят: «У бесхвостого волка долгая память». Добр был в прежние годы батюшка, только то и сделал – ссадил князя Олега с Чернигова, да волю дал убираться, куда глаза глядят. А оно теперь вон как обернулось… Пришло время Гореславов корень выкорчевать! Ступай, Андрей, оповести воевод – завтра на рассвете выступаем в поход супротив волчьего последыша. И не ведать мне покоя, покуда не положу я в сыру землю злобного волчонка Давидку!
– Поспеем ли к утру, княже?
– Поспейте! – рявкнул Святослав, сжимая кулаки. – Такова моя воля!
Сонный монах, ежась от предрассветной сырости, открыл зарешеченное окошко в калитке ворот. Кто бы ни был тот, кому пришла в голову мысль будить спящую обитель столь бесцеремонным образом, он был недобрым человеком. Режим монастырской жизни и без того весьма строг, чтобы по пустякам отрывать минуты сна, оставшиеся до заутрени.
– Кто ты, сын мой, и отчего столь рьяно стучишь в ворота божьего дома?
– Мне нужно срочно видеть отца настоятеля! – объявил незваный гость.
Брат привратник с сомнением поглядел на него сквозь переплет решетки. Судя по виду – оборванец оборванцем, что такому может быть срочно нужно от преподобного аббата Кеннета?
– Ступай, сын мой, не тревожь братию, иди с миром и возвращайся с рассветом. Милостыню и еду будут раздавать после утренней трапезы, и ты сможешь получить свою долю.
– Мне не нужна милостыня! – как-то неловко дергая головой, закричал нищий. – Мне срочно нужен настоятель монастыря!
Монах сказал укоризненно:
– Стыдись, сын мой!
– Мне нечего стыдиться! – выпалил побирушка и вдруг неожиданно для самого себя перешел на латынь: – Сказано было твердейшему из учеников Спасителя нашего апостолу Петру: «И петух не прокричит, как ты трижды предашь меня». Ужели ты ждешь петушиного крика, чтобы открылась тебе бездна предательства твоего? Ступай без промедления и разбуди отца Кеннета!
