Монах отшатнулся от калитки. Ему отчего-то показалось, что фигура нищего осветилась, и сам он как будто стал больше прежнего.
– Храни меня, Господи! – прошептал привратник, осеняя себя крестным знамением.
– Не заставляй меня ждать! – требовательно пророкотал оборванец, и служка, не смея ему перечить, со всех ног припустил через двор.
Спустя несколько минут он уже стоял перед аббатом на коленях, тараторя скороговоркой:
– Прости меня, отче, но он, этот неизвестный, требует аудиенции!
– Он требует? – удивленно переспросил благочестивый отец Кеннет.
– Да, ваше преподобие.
– И что же, он даже не назвал себя?
– Нет, – ответил брат привратник, – но говорил на латыни, и от него исходило сияние!
– Что за ерунда? – Аббат поднялся, тяжело опираясь на посох. – Ладно, ступай призови его. Коли он столь необычаен, пожалуй, я приму его.
Отец Кеннет жестом отослал брата-портариуса[19] и, стараясь не выдавать внутреннего неудовольствия, опустился в величественное резное кресло. Ему, младшему сыну владетеля здешних земель, некогда поступившему в монастырь новицием[20] и на склоне лет ставшему настоятелем обители, казалось по меньшей мере непристойным странное желание какого-то замухрышки видеть его в этакий неурочный час. Год за годом аббат Кеннет вел жизнь размеренную, наполненную благочестивыми трудами, молитвами и пением псалмов. Всякое нарушение раз и навсегда установленного жизненного порядка представлялось ему кощунством и заслуживало сурового порицания. Он уже приготовился начать встречу с гневной отповеди сумасбродному наглецу, но тут, оттолкнув брата привратника, в комнату ворвался всклокоченный оборванец.
– Что заставило тебя, сын мой, искать…
– Внемлите и немногословствуйте! – вдруг ни с того ни с сего выпалил нищий.
Такого начала беседы аббат даже представить не мог. От удивления он приподнялся, не зная, то ли гордо удалиться, то ли выгнать наглеца за ворота.
– Да как смеешь ты, убогий! – начал аббат.
– И спаситель в убогом рубище пришел в Иерусалим! – расширив глаза, властно, но почему-то сконфуженно проговорил странный гость.
Казалось, он сам не хотел говорить слов, будто помимо его воли слетавших с уст.
– Сын погибели ступает по вашей земле! – безапелляционным тоном объявил нищий. – Близок час Антихриста!
– Господь моя защита! – перекрестился аббат. – Ты сам-то кто?
– Что тебе в имени моем? Коли хочешь, почитай меня тенью злокозненного врага твоего, врага рода человеческого.
– Свят-свят-свят!
– Всюду, куда пойдет он, с ним буду я, и всякий его шаг смогу я увидеть и передать божьим людям. Ты же поспеши отправить гонца во Францию, в Клерво – к аббату Бернару. Когда прибудут люди от него, станет ведом им путь Сына погибели.
– Но к чему это? – попробовал было запротестовать аббат. – Отец Бернар и вправду известен ревностным служением Господу нашему, но я…
– Не совладать тебе, отец Кеннет, с демонами, стоящими в услужении Сына погибели. Сокрушат они тебя, рассеют паству твою, осквернят храм, вырвут языки у колоколов сладкозвучных. Поступай, как говорю тебе, и тем заслужишь благословение небес.
Отец Кеннет вновь опасливо поглядел на побирушку – тот выглядел странно, но грозно.
– Хорошо, – кивнул он. – Я сделаю по-твоему.
– Поторопись, – требовательно сдвинул брови пришелец и, не меняя тона, продолжил: – И помни, что сказано у святого Августина о настоятелях: «Они первые не для того, чтобы первенствовать, а для того, чтобы служить». А потому, Кеннет, поспеши, я же поспешу возвратиться, ибо там, близ Сына погибели, мое место.
