– Погоди Антоний! – поднял ладонь Трифон. – Князь Александр хоша ордынцам и платит, а всё ж у меня в Торжке-городе недавно даже хромой лошади мунгалы не отняли, а тех же баранов себе на пропитание за деньгу покупали….
– За деньгу! – передразнил Антоний. – Ты, Трифон, ври, да не шибко! Не завирайси, говорю, не гневи Бога-то! – взвился, и стал приподниматься с лавки, Воробей. – Мы с ганзейскими купцами давние приятели, издревле торг обоюдный ведём! Рази хто в обиде, был? Нам боярин Петра Ярунович што намедни баял?
– А чево слухать энтова олуха, сына предателя Феодора Яруновича! Чево он опять там набрехал? Я хоша и за «молодших» стою, а энтому пустобрёху Петру Яруновичу не верю.
– Да ты погоди, Трифон! – Хома Сукота поднял руку, пытаясь остановить горячие словоизлияния оппонента. – Я ведь тоже слышал как глаголил Ярунович, мол, сбирайте вече, да орите Александру: «Пошёл к чёрту, ты нам еси боле не надобен!»
Сомнения и неуверенность обуяли Трифона:
– Ага! Мы яво, князюшку Александра, к чёрту, а у яво воеводами Петра Мандрыка, да Петра Бота, да советник Михаил Пинешич с воеводой Родием, а ишо энтот Юлла с варягами, чёрт нерусской! Оне с дружинами нам усе посевы пожгут, да моих лошадок угонют! Мало тово, тако ордынцев на нашу главу призовут, а те нам полный разор учинят! Запамятовал штоли ты, Хома, про «Неврюево разоренье»? Тогда ить мунгалы разбили володимирску рать князя Андрея, брата Александра, да такой грабёж учинили в землях яво, што до сих пор володимирцы опомниться не могут. Хан Батый тако-то не зверствовал, яко полководец яво, Неврюй.
Хома насупился, но промолчал, зато боярин Антон Воробей подал голос:
– Во-во! Князь Андрей ордынских переписчиков убил, – вот Неврюй и злобствовал. Хоша слух был, што энтих переписчиков ухайдакали по наущению князя Александра, дабы, стал быть, ордынцев покликать, да науськать на людей, на русску землю.
– А зачем князь Андрей ратоборствовать на родного брата, на Александра, пошёл? – возразил Трифон. – Вот за то и получил, да посля разгрому тово в Швецию сбежал!
– Чево энто ты, Трифон, за князя Александра ратуешь? – возопил Хома. – Он те што – кум, аль сват?
– А то! – горячился Трифон. – И ты, видать, забыл, яко воевода Мандрыка подвесил боярина Фёдора Яруновича за ноги вниз главой здеся, в Нове-городе, за то, што тот донёс хану Батыю на князя Ярослава, отца Александра. Якобы князь Ярослав тайно от ордынцев сносилси с папой Иннокентием и просил помочи у Тевтонскова ордена противу мунгалов. Энто же лжа явная! Князь Ярослав сам бил тевтонцев и ливонцев не единожды! На кой чёрт ему энтот ромейский папа? А за ложный донос Фёдора Яруновича, князь Ярослав в Орде животом своим поплатилси. И внемли, Хома, я всего лишь за правду, за справедливость стою!
– А, коли, за правду, Трифон, – не сдавался Хома, тако вот хоша бы за насилье над родителем своим князь Александр должон отмстить проклятым мунгалам!
– Ну, брат, аще стал бы он мстить, – возразил Трифон, – мунгалы с востока, а тевтонцы с запада раздавили бы Русь в одночасье, яко таракана! Князь Александр преступил чрез себя ради народа русского. Побраталси с Сартаком, сыном Батыя, за што приобрёл верного союзника для ратоборства с тевтонцами.
– А нам, «молодшим», – вставил слово Воробей, – тевтонцы любы, Трифон! А за то, што Мандрыка подвесил Фёдора Яруновича навроде трески для провяливанья, яво сын Петра Ярунович и ненавидит князя Александра, понеже с яво ведома Мандрыка злобствовал.
