За несколько лет, которые мне пришлось прожить на Алтае, я не мог не заметить устойчивости того, что ПОВТОРЯЛОСЬ раз за разом. Те, кто ломал или выламывал штакетники по ночам, так или иначе ПОКАЗЫВАЛСЯ перед теми, кому навредил. И те, кто возвращали книгу с оторванными углами у листов или с ПОЛНОСТЬЮ вырванными несколькими листами, ПОКАЗЫВАЛИСЬ же перед теми, у кого её брали. И те, кто не собирался ВЫПОЛНЯТЬ своих обещаний, с такой же ЛЁГКОСТЬЮ ПОКАЗЫВАЛИСЬ перед теми, кому как что-то были должны. Когда для меня одно уже не оставалось как ОТДЕЛЬНО от другого, мне стало ясно, что все те, кто старался недоплачивать людям на работе и ТЯНУТЬ с деньгами так, чтобы их можно было уже и не отдавать, кто старался как ни в чём не бывало ОБЯЗАТЕЛЬНО ПОКАЗАТЬ себя перед теми, кому нанесли ущерб и убыль, кто старался как ОБЯЗАТЕЛЬНО кому-то навредить, постоянно находятся на какой-то магической работе и стремятся подняться над остальными носителями какой-то постоянной угрозы. Когда мне стало известно о численности тех, кому хотелось с наступлением ночи ходить и стучаться в те дома, где могли продавать самогон, где можно было взять его в долг, где можно было почувствовать себя носителем угрозы заявить на тех, кто посмеет им в чём-то отказать, то у меня не могло не открыться представление о том, что какое множество людишек полезло стучаться к «беженцам». Уже один только громкий стук в дверь посреди ночи не мог предвещать НИЧЕГО хорошего.
Может, «совать свои языки в чужие РАНЫ» тоже было давней, освящённой веками «традицией»? Хлынувший поток «беженцев» не мог не превратиться в великую тему для жужжания. Сваливавшиеся на них трудности и понесённые ими потери вызывали такое жужжание, которое стало ТЯНУТЬ многих ПОКАЗАТЬ себя перед теми, кого только и осталось что добивать.
Пять лет назад водители рейсовых автобусов стали жаловаться на то, что росшие у нашего дома за нашей оградой деревья сильно стали ограничивать им видимость на повороте дороги у этого места. Директор «дорожного», где мой отец работал сторожем, отправил несколько человек, чтобы отпилить ствол талины, который рос с наклоном в сторону дороги, и обрезать росшую в ту же сторону толстую ветку от толстого ствола у другой талины. Вместо того, чтобы погрузить всё, что было срезано, на самосвал и увезти куда-нибудь подальше, эти «дорожники» стали предлагать отцу оставить КУЧУ веток и бревно в качестве очень хороших дров. Им для этого осталось всего лишь сдвинуть всё это с дороги туда, где наша ограда шла уже в сторону от неё. Мой отец уступил этому предложению и не подумал воспротивиться ему. И, конечно же, нашлись такие для кого то, что спилили у нас и как бросили рядом с нашей оградой в этот день, 9 сентября 2004 года, стало выглядеть проявлением нашей слабости. Мы в их глазах как НИЧЕГО не смогли СДЕЛАТЬ против тех, кого как отправили против наших деревьев, кто оставил после себя огромную КУЧУ какого-то сора, кто нам таким образом нагадил.
На следующий же день у нашей ограды появился какой-то КРУГЛОГОЛОВЫЙ, черноволосый татарин с противными сборками ВОКРУГ глаз. Он, по всей видимости напился «храброй воды», которая помогала ему лезть к отцу, находившемуся рядом с домом у огорода, с какими-то вопросами, и начинать вести себя задиристо. Когда этот татарин стал уже звать отца выйти к нему за ограду, я уже сам направился в его сторону. Отец не побоялся выйти и подойти к нему, и даже схватить за руку, СДЕЛАВШУЮ движение в его сторону, и тут этот татарин сразу каким-то обессиленным взял и сполз на землю. Он продолжал гадить: ДЕЛАТЬ то, что пугало его самого. Он лежал на земле и стал изображать себя жертвой какого-то нападения на него. Ему нужно было привлечь внимание тех, кто проходил мимо или мог находиться где-то поблизости. Отец оставил его лежать и вернулся за ограду. Несмотря на то, что он стал удерживать меня выйти за ограду, я всё равно вышел к продолжавшему лежать и как продолжавшему в чём-то ОБВИНЯТЬ моего отца, которому было шестьдесят четыре года, и пнул того ногой по спине, чтобы он не подумал, что его даже тронуть побоялись, и как следует выругал. Мне уже было ясно, что после вчерашнего началось такое жужжание, которого уже хватило на то, чтобы вызвать появление этой твари, которой было около сорока лет. По всей видимости, эта тварь решила, что мы оказались в плену каких-то страхов, которые обессилили нас настолько, что мы уже как НИЧЕГО не смогли СДЕЛАТЬ против тех, кого отправили против нас и против наших деревьев. И эта тварь, видимо, решила, что ей уже ВПОЛНЕ будет по силам прийти, чтобы добить нас. А я взял и пнул ещё раз эту тварь в спину, чтобы она и ДАЛЬШЕ не продолжала думать, что кто-то побоится её тронуть. Когда я вернулся за ограду, этот татарин всё продолжал лежать. Он как и не собирался вставать. Тогда я сказал отцу, что нужно позвонить в милицию, чтобы она приехала, чтобы он ей стал объяснять, что он тут ДЕЛАЕТ. Телефона у нас тогда не было. Мне только было нужно, чтобы эти мои слова были услышаны этой тварью. И этот татарин через минуту поднялся и поспешил уйти. Но он снял с себя и оставил лежать на земле свою джинсовую куртку то ли свидетельством того, что был настолько пьян, что не ВПОЛНЕ осознавал свои действия, то ли как свидетельством того, что эту куртку с него сняли.
