Не желая показываться на глаза лишнему человеку, Погожев свернул в аллею и спешился. Теперь он медленно брел по дорожке, изобретая в голове любезные и умные фразы, которые могли бы потрафить премудрой державной даме, ведь ему вовсе не хотелось выглядеть полным неучем, не способным к философическим упражнениям.
Однако размышления его были прерваны. Конь вдруг отпрянул назад и всхрапнул. Алексей приструнил его, да тут и услышал жалобное повизгивание, идущее даже и не понятно откуда. Прислушавшись, определил, что сверху и тут поглядев на старую кряжистую липу, завидел, что среди кроны что-то белеется. И это существо на птицу вроде не похоже, а похоже-то и вовсе на собаку. И собачонка эта скулит и плачет, а вниз спуститься не решается. И как забралась?!
Привязав коня к разлапистой ветке, Алексей вскочил сначала в седло, а потом уж встал на ноги и, подтянувшись о дальнюю ветку, протянул собачонке руку. Та дрожала, но к человеку пошла. Под ним что-то хрустнуло, и Алексею пришлось проявить большую ловкость чтобы не свалиться самому и не сбросить на земь и без того несчастное существо. Большими усилиями, но и не без помощи самой левретки, а это именно была левретка, он уложил собаку себе на плечи и тут уж начал спускаться. Ему почему-то вспомнился недавний разговор с государыней о собаках – она видно их страсть как любила. Подумалось, не принесть ли красавицу сию ей в подарок. Подумано – сделано.
Так он и вошел к императрице в покои – с дрожащей собачонкой на руках. Часы били половину девятого по утру. Шкурина у двери личных императрицы комнат не было и наблюдался некий всполох. Женские возбужденные голоса и ее – расстроенный – доносились из спальни.
Он туда войти не решился, робость обуяла. Подумал, не уйти ли совсем, может его здесь уже не ждут. Да тут левретка, егоза эдакая, отогревшись в его руках, тявкать изволила. Голоса в спальне сначала затихли, а потом охи и ахи посыпались точно горох на мостовую из проезжей телеги. После же вместе с теми охами и ахами показалось из спальни целое женское полчище и тут же начало марш-бросок в его сторону. Они все разом говорили и он ничего разобрать не мог, а отчетливо слышал только ЕЕ голос, доносившийся из спальни, но она говорила по- немецки, а этот язык он знал плохо и потому понял лишь¸ что Екатерина Алексеевна подгоняет кого-то.
Но вот, наконец, она и сама показалась. В простом светлом утреннем платье с брильянтовой заколкой в пышно взбитых волосах. Дамское полчище колыхнулось и раздвинулось, пропуская свою повелительницу. Левретка, лежавшая дотоле на руках сравнительно спокойно, тут приподнялась и даже попыталась встать на лапы.
Повелительница подошла и словно не замечая Алексея, обратилась прямо к ней.
– Ай-ай-ай, Леди Дюшеса, ты ведешь себя нехорошо. Мы все волновались за тебя.
С этими словами она погладила Леди Дюшесу и тогда уж обратилась к нему.
– Где же ты нашел ее, граф Алексей Васильевич.
– Да с дерева снял.
– Что ж, эта глупышка имеет некую страсть к птичьим гнездам. – Пояснила императрица с улыбкой, а бывшие в комнате дамы почли за должное похихикать над ее шуткой. Она же не отводила взора от левретки и все поглаживала ее, а та в ответ лизала руку хозяйки.
– Ну что ж, – сказала Екатерина натешившись, – поставь ее граф. Марья Саввишна, отправь кого-нибудь сказать Шкурину, что все уж уладилось. Да вели покормить озорницу.
