Ласково поглаживаю смысл своей жизни по волосам, а сама улетаю далеко-далеко в прошлое. Когда вот так же у меня на коленях лежал его папа, а потом смеялся над какой-то моей фразой. Говорят, что со временем из людской памяти стираются люди, их голос, внешность, манеры говорить и двигаться, смех, улыбки. Но не из моей. Особенно когда рядом живое напоминание и копия.
Но вскоре память переносит меня на события двухчасовой давности. Когда увидела Андрея, думала, на месте умру. Сердце остановилось, дышать не могла, в груди давило. Он шёл к нам целенаправленно. В его глазах не было ни капли тепла, только холодный цинизм и откровенное презрение. А я не понимала даже, что чувствую. Эмоции взорвались тоннами тротила. Меня разнесло. Было страшно, больно, горько, но… Увидеть его, хоть на секундочку, пусть даже переполненного ненавистью, стоило того. Я мгновенно узнала его. Без сомнений и возможности ошибиться. Даже когда выходила из машины и случайно взглядом задела, сердце вдруг ускорилось, но я не придала этому значения.
И сейчас тоже разбивается в мясо, гремя по рёбрам. Никак не успокаивается. Паша настаивает на том, чтобы рассказать правду. Я пыталась это сделать в ту самую секунду, как увидела две полоски. Я набрала его номер, но, судя по всему, он отправил меня в чёрный список. Тогда уже надо было забить, но не написать я не смогла. Набила коротко, что нам надо срочно поговорить, даже если он никогда не простит меня. Что это очень важно. Хотела, если не в глаза, то хоть не в сообщении рассказать новость. Не думала тогда, что могу разрушить всё, что сделала сама и другие, спасая нас с Андреем. Просто обязана была сообщить о том, что у нас будет ребёнок. Андрюша очень хотел, я знала. Но потом пришёл ответ. Короткий, но очень содержательный. Только после него поняла, что всё действительно закончилось. Я всё разбила. А у моего малыша будет только мама. Но при всём этом даже мысли об аборте не допускала. Наш сын или доченька не ошибка, а плод нашей любви. Свою я решила полностью перенести на ребёнка. Ведь у меня так много нерастраченной и, как оказалось, невостребованной было.
– Ай, мама, щекотно. – смеётся звонко Мирон, уворачиваясь от моей руки.
– Щекотно? – переспрашиваю, сощурив глаза.
Провожу пальцами по рёбрам. Сынишка заливается хохотом, и я смеюсь вместе с ним. Прижимаю к груди. Он прикладывает ушко к грохочущему сердцу.
– Быстро-быстро стучит. – трещит, подняв на меня мордашку.
Нежно улыбаюсь сыну и убираю со лба вьющуюся чёлку.
– У тебя тоже. – касаюсь груди сына. – От любви.
– Я тебя очень сильно люблю, мамочка! – бросается на шею Мирон, обнимая изо всех своих детских силёнок. – Ты самая лучшая мама на свете. Самая-самая. – тарахтит без остановки.
Я только крепче к себе прижимаю. Мне в детстве объятий и тёплых слов всегда не хватало. Не хочу, чтобы мой сын чувствовал себя обделённым.
– А ты у меня самый лучший и любимый мальчик на свете.
Мирон сияет отцовской улыбкой. У меня душа выгорает. Поднимаюсь на ноги, беря сына и пряча от него навернувшиеся на глаза слёзы.
– Пора купаться. – шепчу срывающимся голосом.
– А можно я сам? – хмуря бровки, заглядывает мне в лицо.
– Конечно. – киваю, улыбаясь. – Ты же у меня такой взрослый.
Пока настраиваю воду, сынишка сам раздевается и отправляет вещи в корзину для белья.
Да, он у меня слишком взрослый. Андрей, наверное, в детстве тоже таким был. По крайней мере, в двадцать лет мозгов и терпения у него было минимум на тридцать. Судорожно вдыхаю, помогая сыну перелезть через высокий бортик джакузи.
