Целую в лобик и подтягиваю плед с рисунками солдатиков выше. Ноги не слушаются, когда поднимаюсь. Шатаюсь как пьяная. Взгляд плывёт. Кое-как добираюсь до своей спальни. Скидываю халат и надеваю пеньюар. Сажусь перед зеркалом на высокий пуфик и беру в руки расчёску. Пару раз провожу по волосам и срываюсь на рыдания. Расчёска падает на пол, ковёр глушит удар. Роняю голову на руки и вою в ладони, кусая пальцы, дабы никто не слышал. Крики вибрируют в груди. И горит там всё, пульсирует. Волосы лезут в рот, пропитываются солью. Мозг раздувается. Сердце колотится так быстро и громко, что пульс в ушах долбит. И я не сразу замечаю присутствие постороннего человека в спальне. Только мелькнувшее отражение силуэта в полутьме приглушённого ночника. Вскакиваю, смахнув рукой всё, что стояло с краю: косметику, туалетную воду, шкатулку с украшениями.
– Тихо, Крис, это я. – сипит Пашка, приобняв за плечи и прижав к себе.
– Он… ушёл? – выталкиваю, срываясь на вынужденные паузы.
– Нет. Останется пока.
– Паша! – подрываю на него лицо в негодовании.
– Мы поговорим спокойно. Мне удалось уговорить Андрюху выйти на разговор. Не бойся. – проводит пальцами по моей щеке. – Про Мирона и истинные причины нашего поступка он от меня не узнает.
– А от кого узнает? – шуршу растерянно.
– Только от тебя.
Отворачиваюсь. Пашка стоит ещё с минуту и уходит.
От меня? Я пыталась сказать. Но если я ему настолько противна, то как он отнесётся к тому, что у него ребёнок от женщины, которую он презирает? Нет, не узнает. И Паша не рискнёт сказать.
Присаживаюсь на корточки и собираю рассыпавшиеся драгоценности. Их много разных: простеньких и аккуратных для будничной жизни и броских, массивных, вычурных, чтобы блистать в обществе. Блистать, улыбаться, смеяться в камеры. Играть роль счастливой женщины.
– Ненавижу! – выкрикиваю, швыряя шкатулку в стену.
Падаю лицом на кровать и реву, выплакивая всю накопленную за годы тоску, пока не отключаюсь.
Утром, впрочем, несмотря ни на что, встаю рано. Умываюсь, чищу зубы, расчёсываюсь. Накидываю халат и на цыпочках заглядываю в комнату сына. Спит, раскидав во все стороны руки и ноги, одеяло на полу, подушка в ногах. Смеясь, возвращаю её на место и укрываю Мирона. Опять смотрю так, будто вижу впервые. Копия же. Как Андрей мог подумать, что это сын Макеева? Слепой дурак!
Заглядываю в спальню к Паше, и меня едва не выворачивает наизнанку от стоящего там перегара. Открываю окно, чтобы хоть немного проветрилось. Иду на кухню и включаю кофемашину, как меня отвлекает какое-то движение. Оборачиваюсь, уверенная, что сын проснулся, но вместо этого вижу храпящего на диване Андрея.
Ох-ре-неть!
На носочках подхожу ближе. В нос ударяет запах алкоголя, такой же, как и от Паши, и я морщу его. Выходит, они всю ночь бухали на кухне, пока я ревела в спальне.
Отлично.
Иду обратно к кухонному гарнитуру, но останавливаюсь, сделав всего пару шагов. Глубоко, ровно вдыхаю и сменяю направление. Опускаюсь на корточки прямо напротив его лица. Даже во сне хмурится. Знакомые складки на лбу, плотно сжатые губы. Волосы спадают на лоб. Ему идёт такая стрижка. Необдуманно убираю их пальцами, придвинувшись вплотную. Поедаю глазами любимые черты лица и, забыв обо всём на свете, влюбляюсь в новые. Да, я всё ещё люблю его. Слишком много во мне невостребованной любви. Одному Мирону её много. Наклоняюсь ниже и касаюсь губами уголка рта. Задерживаюсь на секунду, две, три, а потом его губы шевелятся. Отклоняюсь, встречаясь с густой бездной чёрных глаз.
