Савелий в замешательстве прикусил губу, уставившись на рукав своей потрепанной дорожной куртки. Он все не мог дойти, как, по разумению Василия Никитича, он мог бы поймать этого неуловимого варнака.
– С чего же мне начать? – осторожно спросил он. -Или хотите, чтобы я среди рабочего люда походил, своим прикинулся да их думки послушал? – догадался Савелий.
– Именно, – кивнул Татищев, довольный сообразительности товарища. -Сам старайся никуда, больше необходимого, не лезть: здесь тебе не Ингерманландия, земли дикие и народ не отстает – почуют неладное, разговаривать долго не будут. По голове тюкнут, в домну швырнут и в чугунную форму зальют. Я никому препоручать тебя не буду, ибо точно не знаю, кто на моей стороне, а значит будешь сам по себе. О том, что нужно блюсти конфиденцию даже не говорю – сам знаешь.
– Звучит ободряюще, – невесело ухмыльнулся поручик. -Ну, железо ныне хребтину страны поддерживает, а потому я и в виде чугуна на благо Отечества послужу…
2
Татищев провел Савелия тайным ходом – чтобы поручик не примелькался среди работных. Впрочем, данная мера была излишней: изможденные, еле дышащие от жара печей заводские вряд ли запомнили бы очередного барина, кои были для них на одно лицо. Им бы день дожить, в летку домны от усталости не свалившись, а не начальство разглядывать…
Поручику вручили старый рваный картуз, брюки и рубаху из мешковины, резиновые чуни, а на постой определили в общую избу, в которой ворочалась и стонала во сне людская масса из числа приписных, согнанных на завод с зарастающих без хозяйской руки сорной травой полей и пашен. Найдя себе свободный уголок, Хлопьев попытался уснуть, однако это у него никак не получалось: душа ходила ходуном от предвкушения интересного приключения, ради которого можно было и потерпеть временные трудности. Подумаешь – спать на полу, средь заскорузлых портков, а не в кровати, вдыхая пропитанный цветущей яблоней свежий воздух! Зато будет, что рассказать девицам и, если даст Бог, детям.
Наутро отяжелевшего от бессонной ночи головой Хлопьева по решению приказчика погнали, вместе с несколькими угодившими в кабалу работниками, в новую шахту – Соргинскую. Вышли, когда окоем еще не освободился от ночной синевы, дошли уже в сумерках; пришлось шагать ни много ни мало сорок верст, что по плохонькому тракту, будучи нагруженными рабочим инструментом, было весьма непросто. Устали даже сопровождавшие ватажку конвоем из трех человек служилые, хоть и были налегке, да еще и пусть на чалых, но лошадях. К удивлению Хлопьева, ожидавшего суровости от конвойных, к ним относились достаточно хорошо, разрешая встать на роздых каждые пять верст пути.
– Ох, нехорошее место нас ждет, – тяжело вздохнул шедший рядом с поручиком мужик с вырванными ноздрями – каторжник.
– Отчего это? – удивился Хлопьев.
– Доброта их о том говорит, – легонько махнул головой в сторону всадников каторжник. -Они так с нами обходятся, чтобы не убег никто – значит, там, куда нас ведут, нехватка людей. А нехватка народу на руднике от чего может быть, коли со всех деревней согнали крестьян, от отрока до старика? Известно от чего: значит испарения в шахте ядовитые, либо порода неверная, часто обрушивающаяся, ну или воды подземные, туннели затопляющие.
– Бывал уже на такой?
– Бывал… Сбежал от неминуемой гибели, но был схвачен – за то ноздри и выдрали.
– Легко обошелся, – усмехнулся поручик.
