– Авраам Кон, – представился тот, протягивая руку.
– Билл Гудвин, – поздоровался Билл, пожимая ее.
Кон сказал что-то на идише. Билл почувствовал себя неловко.
– Давайте на английском, я почти не говорю на идише.
– Ничего, мы говорим по-английски, – сказал Кон. – Садитесь, выпейте с нами шнапса.
Польщенный вниманием к своей персоне, Билл сел. Кон представил ему своих друзей: рыжеволосого юношу по имени Мейер и человека с фанатичным взглядом, его звали Джиулиани, и он постоянно теребил бороду, кусал губы или грыз ногти.
– Значит, вы из Лондона, – заключил Кон.
– Да, из Лондона.
Билл взял небольшой стакан, который протянул ему Кон. Он взглянул на Мейера и одним движением, как обычно, опрокинул стакан. Ему пришлось задержать дыхание, он почувствовал, как слезы навернулись на глаза.
– Вы помощник великого Голдберга? – спросил Кон, подливая ему еще.
– Ну, я работаю на него, выполняю всякие поручения.
– И чем вы занимаетесь?
Билл задумался, рассказывать ли им о мистере Таббе. Если они социалисты, тогда все в порядке. К тому же они евреи, значит, порадуются, что деньги достались еврейскому приюту. Он выпил второй стакан (на этот раз гораздо легче, хотя вкус ему по-прежнему нравился не очень) и огляделся по сторонам. Голдберг громко спорил с девушкой, подслушать их было некому.
– В последний раз, – начал он, – я собирал налоги. В Лондоне есть человек, его зовут Пэрриш. Он делает неплохие деньги на евреях, на предприятиях с потогонной системой, у него с полдюжины домов – игорные, бордели, туда ходят всякие расфуфыренные щеголи, богачи. Поэтому мы решили забрать у него часть прибыли. Мистер Голдберг назвал это «народным налогом» и обещал разоблачить этого господина. А я тут на днях отобрал у одного из его людей триста фунтов. Можно сказать, вытряс.
– Вытряс? – переспросил Кон.
Все трое внимательно посмотрели на Билла, он подумал, что его история их впечатлила.
– Просто… напал на него. Забрал деньги. А потом мы их отдали еврейскому приюту.
– А-а-а… – протянул Кон. Лица собеседников выражали заинтересованность и уважение.
Парень по имени Мейер оживился:
– Вы не против насильственных методов, да?
Это хорошо. Нужно использовать силу.
– Ведь это ради правого дела, – сказал Билл.
– Конечно, – подхватил Мейер. – Конечно. Я об этом и говорю. Скажите, в Лондоне еще много таких, как вы?
– Есть немного, – ответил Билл. – Например, фении[6]. Ирландцы. Некоторых я знаю. Тех, что живут в Ламбете, откуда я родом.
– Фении? – переспросил Джиулиани.
Кон быстро заговорил на идише. Джиулиани закивал, глядя на Билла. Затем Кон снова перешел на английский:
– Вы знаете кого-то из фениев?
– Да, у меня есть несколько друзей. Они знают, что я их не сдам. Я вообще много ирландцев знаю, с самого детства.
– А что мистер Голдберг думает об этих ваших друзьях?
– Ну… Вообще-то мы с ним о них не говорили. У него своя точка зрения, понимаете? И я его уважаю за это.
– Конечно, – кивнул Кон. – Мы все его уважаем. Но ведь ему необязательно обо всем знать, правда? Это интересно – то, что вы сказали про ирландцев. Я бы встретился с кем-нибудь из них.
– Могу познакомить, – ответил Билл.
– Правда? Было бы здорово. И еще кое-что…
Он вновь наполнил стакан Билла. Парень хотел было отказаться, но постыдился. Он оперся на локоть и наклонился к Кону поближе, чтобы услышать, как тот шепотом рассказывал собутыльникам о политическом значении насилия. Мейер иногда вставлял реплики, а Джиулиани грыз ногти. Для Билла словно целый мир открылся, он будто неожиданно познакомился с новым для себя языком, даже толком не уча его. Теория… Что за всем стоит смысл… Что насилие может быть чистым и благородным… И он узнал новые слова: терроризм, террорист. От этих слов Билл дрожал – они доставляли ему необъяснимое удовольствие. А Кон продолжал рассказывать о национализме, свободе, коммунизме, анархизме и динамите.
