Порхая по саду, словно бабочка-капустница только из кокона, обновленная, помолодевшая, но все равно бабушка, она продолжала думать: «Поработать в саду, привести себя в порядок. Выпить чай с печеньем и почитать стихи. Выспаться как следует! А завтра – генеральная уборка! Да, возможно, шляпки все еще там. А если нет, то найдутся другие, новые. Возможно, он все еще где-то там, тоже обновился и ждет меня. А если нет, то – нет. Не обновился, не ждет, это ничего, не страшно. Это нормально. Все это даже хорошо. Время – вот что единственно важно. Теперь я понимаю его лучше. Возможно, я даже познала его. Я приду и расскажу тебе. Только, прошу, дождись меня».
Элла пробудилась с восходом солнца. Она не имеет такой привычки, хотя и поздней пташкой ее нельзя назвать. Но что-то заставило ее сердце именно сегодня ударить в груди сильнее обычного в ранний час, и Элла распахнула глаза в чернильный полумрак, который практически тут же рассеялся вместе с царством снов, в котором девушка пребывала всего лишь мгновение назад. Замки из персиковых облаков среди розовых облаков при соприкосновении с грубой реальностью материального мира отвердели, стали серым песком, а песок осыпался на ковром застеленный пол, пока свет утра омывал помещение, в котором спала Элла, словно щетка―распылитель воды, которую она приобрела в гипермаркете «Прелесть» как раз на прошлой неделе. Занавесы всех иллюзий до одной опали, Элла поморгала, а затем поднялась с постели ― нет, она вспорхнула с нее, словно на самом деле пташка ― и понеслась по дому, будто молодой и радостный ураган, набирая силу.
До десяти утра Элла умудрилась прибраться во всем доме. Она подмела и вымыла полы во всех комнатах и между ними ― в коридорах. А также почистила лестницу, ведущую на второй этаж, где бабушка, словно почтенная мумия, возлегала на своей постели, будто в саркофаге со сдвинутой крышкой, в окружении не перестающих поступать подношений (от Эллы и других почитателей духовного статуса и таланта старой леди), вроде графинов с мандариновым лимонадом или розовым вином, бутыльков с темными по цвету, таинственными по своему содержимому настойками и прочими народными лекарствами, выжимками из трав, бутонов и корней, призванными продлевать правление великого пророка на земле, а также вазочек с букетами, засохшими в серую пыль, по всей видимости напоминающими о некогда молодых годах и летних сезонах, обещавших не кончаться, и коробочек из дерева и металла (красивых, резных, расписных; Элле они очень нравятся, можно даже сказать, они вызывают у нее чувство благоговения к тем, кто их создал, и к эпохам, когда они находились в быту), в которых, попрятанные в бумагу и фольгу, таятся любимые бабушкины сладости. Но есть там и кислости, и горькости. У бабушки, как у всех людей прошлых поколений в глазах поколения настоящего ― странные вкусы. И конечно, нужно сказать, что все эти сладости, кислости, употребляемые исключительно в умеренных дозах, не вредят здоровью и не сокращают срок пребывания на планете ― возможно, даже продляют его, доставляя радость и удовольствие время от времени.
– Бабуля, тебе как всегда? ― зашла узнать Элла по поводу завтрака в перерыве между уборкой.
– Как всегда, внучка, как всегда, ― прошелестела, словно сентябрьский дождь сквозь губы-ниточки, обесцвеченные и уменьшенные далекой и непостижимой для человека, жестокой, но все же мудрой, звездой старения.
