– Матвеич и его жена не знают причины нашего переезда, Анна. Не злись на их слова, пожалуйста, и перестань обманывать себя: «нажитое годами добро» и твои «подруги» – ерунда, пшик. Ты словно хочешь спрятать своё горе за иллюзией пустяковых воспоминаний. Не делай этого хотя бы при мне… Я часто её вспоминаю, только почему-то чаще маленькой, когда ей семь… Мы как-то играли в её комнате в куклы. Она сидела на полу среди мягких игрушек, возле домика Барби. Помнишь тот розовый огромный пластиковый дом с кучей побрякушек внутри? Я ей показывал, как завязывать бантик на кукольном платье. Она смеялась, пыталась повторить, путалась. А потом сказала мне: «Пап, ты всё умеешь. Ты ведь работаешь волшебником, да? Просто вы с мамой мне про это не говорите, потому что думаете, я ещё маленькая, и ничего не понимаю». Я не помню, что тогда ей ответил, Нют… Помню только, как горячо она меня обняла.
– Я до сих пор кусаю локти и злюсь на себя, что не смогла забрать дочкины детские вещи и книги, – Анна накрыла глаза ладонями, её дыхание перехватило.
– Мы забрали урну с её прахом. Она всегда рядом. Пожалуйста, перестань терзать душу, иначе наш кризис затянется, и мы никогда не выберемся из него.
– У меня ступор какой-то. Нет желания общаться с людьми. Однажды это всплывёт: кто-нибудь увидит фотографии, я их ещё не вытаскивала. Начнутся вопросы. А я не хочу никому из этих людей, тому же Матвеичу или его супруге, объяснять, что наша дочь… – Анна сделала паузу и тяжело проговорила на выдохе, – стала наркоманкой и … распрощалась с жизнью в самой счастливой на свете стране. Не хочу объяснять им, почему мы предали её тело кремации, а не похоронили по христианскому обычаю… Я не хочу признавать, что не смогла уберечь нашего ребёнка!
Последнее предложение Анна прокричала. Плечи её затряслись. Она опустилась на лавку у окна и отвернулась от мужа. По щекам ручьём потекли слёзы. Иван молча обнял жену крепче, чем обычно.
– Никто ничего не узнает. Не нужно рассказывать: те, кто подобного не пережил, вряд ли поймут. А если есть те, кто нас недолюбливает, возможно, даже обрадуются.
– Что тогда мы скажем про дочь? Будем лгать и придумывать, что у неё всё в порядке, а мы на старости лет решили пожить в своё удовольствие?
Иван промолчал и задумался о своём.
***
Май две тысячи четырнадцатого года, Зандам.
День выдался обычным – серым и моросящим, как часто бывает в пригороде под Зандамом. Анна шла домой из своей переводческой конторы, где она очень уставала заниматься не своим делом – нелюбимой работой. Она забежала в магазин – яйца закончились, а Иван очень хотел блинчики на завтрак. Анна не заметила, как в продуктовой сетке оказался ещё и багет, тройка пончиков с начинкой из клубничного кули, влажные салфетки и кукурузные хлопья с мёдом в виде шайбочек, которые обожала Луна. В голове крутились привычные мысли: что приготовить на ужин, как прошёл день у мужа, не забыла ли дочь закрыть окно в спальне.
Анна дважды нажала на звонок: ей не хотелось ставить продуктовую сетку на влажную от дождя лавку у двери. Никто не ответил, хотя Луна давно должна была вернуться из университета. Недовольно поворчав, Анна нашла ключи в сумке и отперла дверь, сразу почувствовав неладное. В доме стояла странная тишина. Ни звука, ни движения. Только лёгкий запах чего-то химического, приторного.
– Луна? – позвала Анна, осторожно раздеваясь в прихожей. – Я дома.
