Жили в домике, ходили на речку и в стога, там были еще люди. Конечно, мы с ними общались, кормились в одной семье, с детьми у меня сложились отличные отношения – плескались в речке, играли, я им рассказывала всякое… Да, мамой я буду неплохой, как пить дать, да, Сергулечка? Славный мой мальчоночка. Спасибо, что родился в таких экстремальных, можно сказать, условиях.
Спасибо, дружочек!
И вот мы там любили друг друга напропалую – когда детей спать уводили, да и днем в тихий час, и позже, когда детей не было, хотя это было не всегда, но все же… Там и зачалось у нас с Гео. Он мылся, как положено, в летнем душе, умаслялся всяким. Он всегда, всегда был приятным парнем, и Каринка его обожала, а обо мне уж и говорить нечего. Утром он к Каринке под бочок ложился, а я его гладила по спине, ему очень нравилось, иногда заказывал со спреем, с кремом. Он быстро обгорал, потому что светлый. Вот Паулю хоть бы что было солнце, он сам – смугляк. Каринка на Пауля не велась. Она вообще как-то раз мне призналась за чарочкой, что подозревает в себе однолюбство. Жесть, как я испугалась тогда! Думаю, а ну как моего Гео себе заберет? Но она пояснила, что, мол, похоже, не встретился еще тот самый, который ее уж так отделает, что будет ей счастье с ним на веки. И, смотря на них с Сережкой, я задавала себе вопрос, не он ли это. Но, видимо, нет: Карни смеется, как раньше. Знаю я этот оттенок грусти, когда любишь – грустишь, и не потому даже, что боишься потерять, а просто… Как-то тепло и печально внутри. Может я, как поэт, драматизирую, и у других не так, но она сама на меня махала, когда я ее спрашивала про Сергея. Говорила, что клевый! Этого явно было недостаточно для вселенской этой однолюбственности.
Мне Гео очень нравился.
И тем, что у него ствол был приятный, и мышцатостью, и ухмылкой, и тем, что умен очень.
Очень умен!
Как начинал говорить, я сразу расплывалась.
Ну, есть у меня такой бзик: я люблю умных, люблю сама говорить, выступать, и от всякого такого могу раздухариться нежданно и незаметно для самой себя.
Аааа… о, нет, опять крутит.
Пойду, лед возьму.
Гео, значит. Гео – это все для меня, как Гея, только мужчина. Мужская моя Гея, Гео!
Он такой славный, теплый, веселый! У него и глаза, и все тело – веселые: руками теребит волосы, нос, разводит ими, почесывается, подтанцовывает и подпрыгивает порой – однажды себя сам по заду хлопнул шутливо, уходя в дом – мы с Каринкой и побежали за ним со смехом, повалили… А как он бежит! Он часто бегает: заботливый очень. Увидит ребенка у воды, или мне водички принести, когда закашляюсь, или еще за какой-то надобностью – бежит. Легко! Как мальчик. Развивается у него все. И волосы, и рубашка, и штаны легкие. Все такое легкое-легкое, и – волна. О ней сейчас попытаюсь рассказать.
Его глаза – это отдельная песня. Песня моего возлюбленного. Эта морская волна, которая льется из его глаз, когда он улыбается, когда смеется, когда просто смотрит на меня… Обливает! Нет, он – не «сплошные глаза», как сказал психолог, когда выясняли, поли- ли я аморная или нет. Говорил, что вряд ли я его люблю, раз про глаза так много.
А я люблю его, нашего папу!
Георгиевичем запишу Сержа.
Георгиевичем Победоносцевым.
Ну, это я шучу, конечно.
Сквозь грусть шучу: мне его не хватает.
Надо с ним – с тобой – разговаривать, пусть так и будет, я буду представлять, что ты где-то рядом. А ты и есть рядом, радость моя, только вот я не знаю, где. Буду надеяться, что ты меня как-нибудь когда-нибудь найдешь. Ну ведь не можем же мы не встретиться! Я прям жутко злюсь, когда думаю об этом. Как это – не встретиться?
