Читать онлайн Анжела Беленко - Танцующее окошко. Сказочные истории, рассказы, стихи

© Анжела Беленко, 2016

Корректор И. В. Смирнов

Иллюстрации А. Н. Беленко

Рисунок на обложке Мария Беленко

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ефиму,

с которым мы всё-таки встретились

Жила-была каша.

Не ананасы-в-шампанском, не бульон-с-профитролями, короче говоря, простая каша. В меру сладкая, в меру горячая, не подгоревшая, без комков. И всё-таки ей чего-то не хватало.

Прилетали синицы и щеглы, прибегали белки и бобры. Все пробовали кашу, все хвалили. А потом уходили и больше не возвращались.

– В чём дело? – беспокоилась каша. – Чего во мне не хватает?

Но никто не мог дать ей ответ.

– Может, сахару добавить? – размышляла каша. – Нет, слишком приторно будет, вообще никто в рот не возьмет!

– Может, соли? Но ведь так и пересолить недолго! – сокрушалась она.

Изо всех сил крепилась наша каша, стараясь не расплакаться, чтоб этой самой соли не добавить.

– Так ведь можно из мягкой и нежной превратиться в крутую и рассыпчатую! – горевала она.

И вдруг её осенило:

– Маслица! Маслица мне не хватает!

И вот, пригласив в свою компанию масло (которое, между прочим, тоже томилось в одиночестве, не зная, куда себя девать, и чуть было не стало топлёным маслом!), наша каша, наконец, успокоилась, приободрилась, похорошела.

И ждёт, опять ждёт.

Что придут, и попробуют, и останутся.

Все цветы в этом доме были обычными комнатными цветами. И только этот был какой-то странный: ни стебелька тебе, ни листиков. Кактус, одним словом.

– Милые вы мои! – каждое утро хозяйка хлопотала около цветов, поливала их, рыхлила землю, обирала пожелтевшие листья.

– Ах, они чудесны! – восклицали гости, любуясь цветами.

Кактусом никто не любовался. Его редко поливали. Впрочем, он и не нуждался в поливе, как эти неженки-цветы!

Он гордо топорщил свои иголки: только тронь! Но душа… Душа у него была совсем не колючая!

– Ах, если бы кто-нибудь захотел поговорить со мной! Ведь я столько знаю! Я так долго живу на свете!

Но легкомысленным цветам было не до него. Они шушукались, хихикали и поддразнивали друг друга. У них всего и забот-то было, что красоваться друг перед другом да хвастаться очередным бутончиком.

Кактус был одинок на большом, уставленном горшками подоконнике. «Одиночество в толпе», – горестно думал он. По ночам кактусу не спалось – старческая бессонница, знаете ли. Он сочинял стихи и мечтал.

Мечтал о том, что кто-нибудь услышит их и скажет:

– Ну и ну! Да ведь у этого кактуса – душа фиалки!

1.

В этой квартире было много стульев. Здесь жил композитор, к которому часто приходили его ученики и поклонники. Они подолгу сидели, пили чай, слушали очередное музыкальное творение композитора и искренне восторгались. Стулья считали себя причастными к славе хозяина, мнили себя большими персонами и поэтому горделиво изгибали спинки и ни на кого из мебели внимания не обращали.

Важнее их был разве что круглый вращающийся табурет, который стоял около фортепиано. Он был немногословен, погружён в свои мысли и не говорил, а изъяснялся.

– Мы с хозяином музыку пишем, – изредка произносил он.

Стулья почтительно замолкали, признавая его превосходство, ожидая, что он еще что-нибудь скажет, но табурет снова погружался в свои мысли, возможно сочинял новую сонату.

Кто знает, может быть, именно он вдохновлял композитора, ведь недаром, потирая длинные нервные пальцы, тот обязательно должен был крутануть табурет туда-сюда, прежде чем открыть крышку инструмента.

Это стало ритуалом с незапамятных времен, и в такие минуты все в доме ходили на цыпочках и говорили шёпотом.

2.

А в прихожей стояла низенькая трёхногая скамеечка. Никто уже и не помнил, когда она появилась здесь. Давным-давно, когда композитор был ещё маленьким мальчиком и учился завязывать шнурки на ботинках, скамеечка поддерживала его. А теперь детей в квартире нет, и только экономка иногда ставит на скамеечку свою тяжёлую хозяйственную сумку. А та скрипит тихонько, покачиваясь на своих трёх ножках.

Порой, когда в прихожую распахивались большие стеклянные двери гостиной, скамеечка могла любоваться шикарными стульями, но не осмеливалась заговорить с ними. Всё равно они бы ей не ответили, ведь они были почти что кресла!

Стул, который стоял в гостиной около двери, был не таким высокомерным: на нём спала хозяйская кошка, точила о его ножки свои когти, и поэтому вид у стула был довольно потрёпанный. Возможно поэтому, он иногда снисходил до беседы со скамеечкой. По-настоящему это нельзя было назвать беседой, ведь говорил один стул, а скамеечка только слушала и скромно молчала.

– Я ведь раньше у окна стоял, а теперь меня к двери передвинули! Так недолго и на свалке оказаться или – страшно подумать! – в камине! – жаловался он.

И скамеечка искренне сочувствовала ему. Видя это, стул даже как-то снисходительно заметил:

– Вот если бы у тебя была четвёртая ножка, называлась бы ты банкеткой и тебе, пожалуй, нашлось бы место в гостиной. Для кошки… – в сторону добавил он.

«Четвёртая ножка!» От такой головокружительной перспективы у скамеечки захватило дух. Но как? Как отрастить эту самую ножку?! Оставалось только мечтать.

Иногда по ночам в своих снах она становилась банкеткой с красной плюшевой обивкой и изогнутыми, как у стульев, ножками. Но наступало утро. Скамеечка по-прежнему была трёхногой и стояла в прихожей.

3.

Экономка шла открывать входную дверь и в очередной раз споткнулась о маленькую неприметную скамеечку, которая при её появлении всегда старалась съежиться и забиться под вешалку, но часто не успевала.

– Боже, когда же, наконец, выбросят эту рухлядь?!

– Мы с ней ровесники-и-и-и, дорогая Марьвасильна-а-а-а! Тогда и меня – в ого-о-о-нь, на пла-а-а-ху! – пропел хозяин, выходя в прихожую навстречу своему гостю, художнику. Композитор слегка побаивался своей экономки, которая прежде была ему няня и имела собственное мнение о его таланте.

– Кто путается под ногами? Надеюсь, это не в мой адрес? – пошутил вошедший художник.

– Да вот, – няня-экономка указала на предмет разговора, – давно прошу что-нибудь покрепче купить вместо этого старья! А эту и выбросить не жалко!

– Так отдайте её мне! Она такая маленькая, удобная – мне на пленэре рисовать, как раз то, что нужно!

– Эх, забирай, пожалуй! – хозяин махнул рукой. – Все лучше, чем на свалку её.

И он покосился в сторону кухни, куда удалилась строгая няня-экономка.

Скамеечка не знала, что такое «пленэр», но от этого слова веяло какой-то тайной и волшебством. Всё время, пока гость пил чай, слушал новые музыкальные произведения своего друга, рассказывал ему последние новости богемной жизни и приглашал на свою выставку, скамеечка томилась в тёмной прихожей, прислушивалась к голосам за стеклянной дверью и боялась, что её оставят тут, забудут или передумают отдавать.

4.

Но вот скамеечка уже в руках художника, он оглядывает её со всех сторон, радостно восклицает: «О, и ножки складываются!»

Вот за ними захлопнулась дверь. Дверь в прошлое.

Вот они уже на улице.

Уличный шум и солнечный свет сначала оглушили и ослепили скамеечку, ведь она всю жизнь провела в полутёмной прихожей. Художник отказался от предложенного ему пакета и нёс скамеечку в руке, приноравливался к её форме и весу.

Постепенно скамеечка успокаивалась. Легонько покачиваясь в руке нового хозяина, она осмелилась оглядеться по сторонам. Ей начинала нравиться эта новая жизнь. А что-то ещё более радостное и чудесное ожидало её впереди в волшебном слове «пленэр».

Пройдя по шумной улице, художник свернул в какой-то переулок, а потом на бульвар. Здесь уже были слышны другие звуки – чириканье птиц и весенняя капель. Лёгкий тёплый ветер качнул верхушки деревьев, затем, спустившись пониже, пробежался по кустам, мимоходом взъерошил волосы художнику и погладил легонько маленькую скамеечку в его руке.

И в этот момент ей вдруг показалось, что всё это уже было когда-то в её жизни: и ветер, и капель, и птицы. В какой-то другой её жизни. Когда она… когда она была… деревом!

Она была ДЕРЕВОМ!

Привстав на цыпочки, молодая женщина развешивает бельё на верёвках, натянутых во дворе. Она прихватывает прищепками скатерти и простыни и беззлобно шепчет: «Ну, ты, баловник, не мешай!» Это адресовано ветру.

Весёлый ветер треплет мокрое белье, надувает пододеяльники и наволочки. Это у них игра такая. Рубашка, висящая на верёвке вниз воротником, взмахивает рукавами, как будто дирижируя невидимыми руками.

Маленькая белая пелёнка с нетерпением ожидает этого счастливого момента – оказаться рядом с остальным бельём на верёвке.

Как она боялась, когда это случилось впервые, смешно вспомнить! Сначала бельё положили в стиральную машину, и та стала крутить его, вертеть туда и сюда, то заливать водой, то сливать воду. От жары и давки некуда было деться, приходилось терпеть и ждать. Всем было нелегко, но тяжелее всего было рубашке, которая очень волновалась, что пуговки оторвутся.

Когда закончилось последнее полоскание и машина приступила к отжиму, опытная наволочка шепнула негромко: «Держись, не бойся, осталось недолго!»

Ничего подобного, самое страшное началось для пелёнки во дворе! Ветер болтал и крутил её на верёвке, тянул вверх, и она ужасно боялась, что прищепки не удержат её. Но прищепки держали надёжно, они знали свою работу. И маленькая белая пелёнка постепенно пришла в себя и даже стала получать удовольствие от ощущения свободы и лёгкости.

И она действительно становилась всё легче и легче по мере высыхания и, наконец, ощутила такой восторг, что запела тихонько, а потом все громче и громче. Но песенку эту могли слышать только наволочки и простынки, людскому уху разговор вещей не слышен.

Других песен, кроме колыбельных, наша пелёнка не знала и поэтому пела то, что ей больше всего нравилось:

А дальше – про паруса и острова, про волны и дельфинов…

Прекратили перешёптываться носовые платки, проснулся задремавший было большой пододеяльник. Пододеяльник-малыш, убаюканный знакомой песенкой, наоборот, уснул…

Памперсы сегодня вытесняют пелёнки и подгузники, и всё реже можно увидеть белые маленькие прямоугольники ткани на балконных и дворовых верёвках. Но было жаркое лето, и, к счастью для нашей пелёнки, её уже второй раз за неделю доставали из шкафчика: молодая женщина не хотела, чтоб её маленький сынок парился в памперсах. Наконец-то, сегодня она снова почувствует эту свободу, эту лёгкость и воздушность!

Но не успела пелёнка оказаться на верёвке, как ветер стих. Повисли лениво мокрые вещи, поникли, скучая в однообразном строю. Петь пелёнке не хотелось, лёгкости не было, тянуло ко сну.

Ни дуновения, ни единого движения в июльском зное. В небе ни облачка, солнце раскалённым шаром висит над городом. Спать, как хочется спать…

Что может присниться маленькой белой пелёнке? Пустышки и бутылочки, погремушки и детский плач?

Нашей пелёнке приснился ветер. Не маленький, слабый ветерок, а настоящий большой ветер. Он гнал серые тучи по небу, и бельё на веревке то вздувалось, то опадало под его порывами. Тучи неслись куда-то, и пелёнка подумала о них: «Счастливые, они свободны! Я тоже хочу быть свободной. Я хочу быть…»