У стеклянных дверей ресторана стояла пестрая троица. Катрин в немыслимой хламиде походила на огромную бабочку; полотняный костюм Голембевского являл образец тропической элегантности; рыжий Шурупов, одетый, как одевают полных мальчиков, был вылитый толстый Карлсон, порядком, однако ж, заматеревший и без пропеллера за спиной. Катрин показывала пальчиком на такси, и компания закатывалась радостным гоготом.
К восьми часам все были счастливы совершенно, причем Гамлет-Голембевский от счастья стал благородно бледен, Полоний-Шурупов пунцов, как ямщик, а на лбу Витюнчика выступили крупные капли пота. Лицо Листопада, покрытое золотистым загаром, выражало благожелательное и всемерное довольство всем происходящим. В глазах Катрин прыгали бесенята, она рделась персиковым румянцем, похохатывала и маленькой ножкой уже в который раз наступала под столом на замшевую туфлю Валдомиро, но остановить его эти слабые прикосновения не могли: тройная сливная уха по-архиерейски и шашлык из осетра таким превосходным образом сочетались с водными лыжами и парусной регатой, так легко и естественно складывались в замечательный и четкий план совместного времяпрепровождения, что сама мысль о предстоящей командировке в область, неожиданно промелькнувшая в голове Валдомиро, показалась ему чьей-то не очень удачной шуткой и просто абсурдом. И даже химерическим бредом.
«Что за ахинею он несет? – думала Катрин. – Какие лыжи? Какая регата?» Но вскоре устала давить ногой и, безмерно себе удивляясь, приняла участие в бурных Валдомировых фантазиях, которые, как ей вдруг стало казаться, никакие не фантазии, а именно – прекрасная программа действий, по которой с завтрашнего дня все они начнут новую, увлекательную и яркую жизнь. И в ее хорошенькой головке вертелось невесть откуда взявшееся и дурацкое:
Ура! ура! Придумали,
У нас уж план готов,
– И вот дарим на память мы
Подставку для часов!
Листопад, внимательно слушавший распалившегося Валдомиро, вдруг поднялся решительно.
– За гостей нашего города, за наших дорогих друзей, за их талант и за вечное и прекрасное искусство театра. Завтра милости всех прошу ко мне на дачу.
– Прозит! – рявкнул Шурупов. – Да здравствует Шекспир!
Валдомиро осторожно поднял полный до краев фужер на уровень глаз, прищурился и сквозь салют микроскопических брызг шипучего вина увидел другие глаза, смеющиеся и ласковые, и мягкий подбородок, и родинку на нежном горлышке: Вероника Николаевна, директор «Ералаша», именинница, сидела как ни в чем не бывало за соседним столиком в компании двух подруг и долгоносого усатика в чесучовой тройке и с галстуком под острым кадыком.
«Господи боже мой, прямо-таки Гастон Утиный Нос! Надо ж, вырядился… Ведь жара – дышать нечем! Родятся же на свет такие… такие…» – думал Валдомиро, глядя прямо в глаза директрисе немигающим долгим взглядом и с удовольствием наблюдая, как наливается розовой краской несомненного волнения ее лицо, как нервным движением вдруг поправила прядку волос над ушком, и тогда, по-прежнему не отрывая взгляда от ярких лучиков, гуляющих по радужной оболочке Вероникиных глаз, медленно, глоток за глотком он выпил свой фужер до дна.
Когда официантка принесла сигареты, Валдомиро аккуратно вложил ей в карманчик фартука конверт, полученный днем в показательном детском саду, и негромко попросил:
– Танюша, подарочный наборчик – вон той, пухленькой, будь ласкова.
