Не успеваю что-то подумать: в комнате появляется Дарина. Разрумяненная, с небольшой одышкой. Светлые волосы копной лежат на плечах и выделяются на черной одежде.
– Ты решила проветрить комнату? – округляя глаза, смеется девушка и показывает на зияющую дыру. До ушей доносится перекличка птиц из леса; ветер выдергивает тюль на улицу и беспощадно разрывает ткань о бетонные откосы, покрытые колючками «шубы». Смотрю, а мне кажется, что это меня жизнь рвет на тряпочки.
– Да, душновато было, – наконец, с горькой усмешкой отвечаю и возвращаюсь в ванную, чтобы переодеться. Меня распирает на смех, но я сдерживаюсь. Умываюсь и бью себя по щекам, чтобы отрезветь от шока. Кому я сдалась? Зачем меня пугать, влезать в комнату, разбивать окно, а, тем более, топить?!
Нужно уходить отсюда. Больше нет смысла оставаться. Я уже не ученик, а пленник, и больше не намерена поддаваться уговорам. Бессмысленно учиться на мага и не быть им. Они ошиблись, явно Аким просчитался.
В комнате уютно шепчется лес. Скидываю в рюкзак личные вещи и листы, что лежали в тумбочке – пару дней писала туда свои мысли: выливала горечь и боль, чтобы не реветь бездумно, а очиститься. Помогло слабо. Бумага вся пошла волнами от моих слез, да и разобрать почерк даже я сама не могла. Некоторые вещи писала неосознанно, как поток сознания. Читать не буду, при возможности сожгу.
От тоски лучше всего помогали изнурительные тренировки. Иногда доводила себя до такого изнеможения, что на ужине почти засыпала над тарелкой. Хорошо, что ела я всегда последняя, и никто особо не обращал на меня внимания. Один лишь раз крупный высокий парень спросил все ли нормально, но стоило мне поднять голову, сразу удалился. Дикая стала, я же говорила. Теперь меня люди шарахаются.
– Вик, я нашла телефон. Хочешь родным позвонить?! – спрашивает Дарина, присев на спинку кровати. Оглядывается, чтобы убедиться, что не примостилась на стекло.
Я встряхиваю влажные волосы пальцами. Молчу. Мне нужно подумать. Девушка считает цветные браслеты на запястье и снова говорит:
– Но надо быстро: пока наши шефы на собрании, а ученики упражняются на площади. Поспешим, – она почему-то волнуется, и пальцы ее заметно дрожат.
– Я не буду звонить, – твердо отвечаю. – Просто уйду. Поеду к родителям. Никудышный из меня маг, бесполезно меня учить. Вот, – показываю рюкзак, – собралась. Просто тихо уйду – никто и не заметит.
Девушка хмыкает, на лбу выделяются поперечные морщинки:
– Наивная.
Я не уточняю, что она имеет в виду. Мне все равно. Пусть думает, что хочет. Выхожу из комнаты, не прощаясь. Ни к чему вежливость, если мы никогда больше не увидимся.
В коридоре тихо. Шорох шагов пугает, и меня незаметно накрывает паника. Три дня безмолвных криков в подушку, а теперь еще этот сон и преследование. Я на грани срыва. Мне хочется опустить руки и позволить им забрать меня, утопить, сжечь, хоть что-то, лишь бы не вспоминать Марка ежесекундно. Тварь! Тварь! Достал! У-хо-ди, умоляю!
Гляжу вперед: мир расплывается и уходит из-под ног. Холодная стена прилипает к плечу, рюкзак оттягивает вниз, будто там не вещи, а булыжники. На слабой силе воле заставляю себя идти дальше.
Боюсь закрывать глаза, чтобы снова не увидеть его, но и с открытыми идти и смотреть на скрюченные тени высоких пальм в коридоре – мороз по коже. Теперь буду бояться спать, боятся жить и дышать. Не хочу таких мук каждую ночь. Сладкие муки – хуже боли. Лучше уж горькая реальность.
