Читать онлайн Сьюзи Лав - Танец розового фламинго. Сентиментально-авантюрная история о любви

Дизайнер обложки https://www.canva.com/ru_ru/

© Сьюзи Лав, 2022

© https://www.canva.com/ru_ru/, дизайн обложки, 2022

ISBN 978-5-0055-9292-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Человеку во все времена было свойственно поэтизировать и придавать, на первый взгляд, обычным вещам и событиям, происходящим в жизни, особый романтический ореол. Красивые птицы фламинго не стали исключением.

Так уж получилось, что одна рассказанная мне когда-то знакомой легенда о розовых фламинго весьма затейливым образом связала воедино главы моего романа, задуманного много лет назад и завершённого сегодня. Так получилось, что эта история переплела судьбы моих любимых персонажей и даже отразилась в названии моего первого столь долгожданного романа.

Водяные змеи решили съесть только что вылупившихся птенцов розовых фламинго. Но взрослые птицы стойко переносили укусы гадов и малышей своих не бросили, несмотря на болезненные укусы и кровоточащие раны на длинных ногах. Нападение длилось несколько дней. Но никто из птиц-родителей не двинулся с места, только ноги их стали намного длиннее. Возможно поэтому фламинго – самые длинноногие птицы на земле. У них на ногах крепкая кожа розового цвета, словно окрашенная кровью от укусов нападающих рептилий. Птенцы же, хоть и появляются на свет беспомощными, но первые несколько дней растут и крепнут очень быстро, словно боясь, что опять за ними придут змеи.

Не правда ли, прекрасная история о самоотверженной родительской любви и самопожертвовании ради своих птенцов в птичьем мире.

А дальше я должна покинуть тебя, мой дорогой читатель, чтобы не мешать знакомству с историей моих героев…

Элла бесстрашно посмотрела вниз с моста и от высоты у неё закружилась голова. Растрёпанные каштановые пряди её волос развевались на ветру, напоминая змей на голове медузы Горгоны. Одной рукой она вцепилась в чугунную ограду навесного моста, её правая рука крепко сжимала заряженный ствол Т 9. В патроннике не хватало всего одной пули.

10 минут назад она хладнокровно, безо всяких душевных колебаний выпустила её прямо в лоб человеку, которого отчаянно любила, чья любовь ей была просто необходима, в ком не чаяла души, кого боготворила, кто стал для неё всем…

Светлое, приобретённое у лучшего модельера города вечернее платье было забрызгано кровью и измазано придорожной грязью. Элла не обращала на это никакого внимания. Она была вне себя, где-то на тонкой грани между реальностью и помешательством. В голове её метались обрывочные мысли, но ни на одной из них она не могла надолго задержаться – только возникнув, они, словно вязли в каком-то мутном тумане.

Всё будет так… Сейчас она приставит пистолет к своему виску и примет единственно правильное решение. Один выстрел, и пуля пройдёт навылет, а её стройное, за секунды ослабевшее тело, станет уже не подвластно ей. Оно обмякнет, неуклюже, словно на прощание, обняв чугунное ограждение моста, медленно сползёт вниз и, после непродолжительного неуправляемого полёта, глухо плюхнется в реку.

Элла больше не будет ничего чувствовать. Ей уже будет всё равно. Её, просто, уже не будет. И не будет этой невыносимой боли…

Через день тело выловят водолазы и передадут шокированным родственникам. Еще недели две желтые газеты будут шуметь об этой истории, и, наконец, все про неё забудут…

Ночной августовский ветерок развевал её запутавшиеся каштановые волосы. Она бесстрашно смотрела вниз с 20 метровой высоты. На лице девушки было выражение отчаяния и печать безысходности. Блестящие глаза её сверкали внутренним огнём. По щекам текли слёзы обиды, злости и жалости к себе. Пусть будет так…

Элла сделала еще один шаг в сторону ограды.

Наконец-то наступило утро… Мягкое, нежное. Он так любил эти редкие моменты, когда солнечные лучи, украдкой проникая сквозь казенные грубые занавески, касались его щек, лба, губ и ласкали их! Это напоминало теплые мамины поцелуи. Так она будила его в школу. Все это было когда-то… То ли очень давно, то ли совсем недавно.

Здесь, в стенах детского дома, он уже потерял счет времени. Та жизнь, в тепле родного дома часто вспоминалась и виделась в коротких нервных снах. Сны, где ещё живы родители, где беседы за вкусным ужином по вечерам, дни, где он еще не был так одинок и несчастен. Та, будто и не его жизнь. Будто чужая, но такая родная.

Вспоминать о родителях было очень больно, но в то же время просто необходимо. Это давало силы выживать в детдомовских джунглях.

Рядом с ним, плечо к плечу выживали десятки таких же мальчишек и девчонок. Судьба была с ними сурова с самого рождения. От кого-то отказались сразу, еще в родильном доме. Кого-то отобрали у родителей наркоманов, кого-то подкинули и оставили замерзать на улице. Но таких, как он, было немного. Трагический случай. Он ведь не так- то часто посещает людей, но если уж нагрянул, то без всякого приглашения, так что вся жизнь под откос.

Родители разбились. Ехали по шоссе в санаторий, никого не трогали. Всё что успели они запомнить – это ослепляющие фары несущегося в лоб автомобиля с противоположной дорожной полосы. Старик на шестерке уснул за рулем. Говорят, отличный был мужик. На двух работах батрачил. Хронический недосып… Кого же тут винить?

Так Марик стал сиротой, причем круглым – лишился обоих родителей. Бабушек и дедушек у него не было, и опеку над мальчишкой было взять некому. Государство заменило ему мать и отца, определило в районный детский дом. И вот уже два года Марик пытался здесь прижиться. Его тяжелые воспоминания прервал грубый толчок.

– Эй ты, Моцарт! – хватит валяться, заправь-ка батьке постель…

Марик узнал бы этот голос из тысячи других. Это Санька-Удалец, он сам заставлял называть себя именно так. Задиристый и злой, он держал весь детдомовский люд в напряжении и страхе. Марик нехотя заправил постель ему, а потом уж себе. Угодить Удальцу было сложно-целая наука. Никаких складочек, подушка— ровным треугольничком, а полотенце, чтобы справа у подушки. Держись, если не понравится – весь день будешь под особым прицелом, сплошные испытания. Сегодня Марик справился на славу, даже Удалец присвистнул…

– Ну, Моцарт, можешь, когда хочешь… – и отблагодарил его крепкой затрещиной.

– Это тебе не струны дергать!

Марик терпеливо снес «благодарность». Он знал, что ничто не может испортить ему настроения. Так как сегодня суббота, Лия свободна после обеда, и они смогут провести это время вместе.

Марик вспомнил ее симпатичное детское, но уже выразительное лицо. Уже пошел месяц, как он познакомился с этой необыкновенной девчонкой. Этому напрямую поспособствовал один неприятный случай. Правильно говорят, что нет худа без добра.

Удалец с утра был не в настроении. Мать уже в который раз пообещала прийти навестить, пропала, возможно, просто забыла о своем обещании. Друзья-алкоголики были важнее. Сын ждал её с раннего утра, карауля на подоконнике, пристально вглядываясь в уличных прохожих. К обеду вернулся замкнутый и злющий, словно чёрт. Все прекрасно понимали, что вся его душевная боль и обида должны были непременно вылиться на их головы. Приготовились к грозе.

Отобрав всю еду у тех, кто послабее, Удалец не успокоился. Он подошел к Марику и с вызовом прошипел:

– Жрешь, Моцарт? А, ну попробуй теперь поесть, – с этими словами он вырвал ложку из его рук и поднял с вызовом над головой. Марик попытался отказаться, но сильный толчок в спину, заставил его повиноваться. Он попытался взять еду рукой, Удалец ловко хлестнул его по рукам и зло прошипел, нагнувшись к самому уху:

– Мордой жри, мордой…

К этому времени вокруг уже собралась толпа зевак, всем было интересно, чем же всё закончится. Марик сделал было движение к тарелке, но вдруг что-то в его груди вспыхнуло и, словно горячо обожгло. Резко развернувшись назад и упершись взглядом в ухмыляющееся лицо Удальца, Марик четко, но сдержанно процедил:

– Не дождешься… – и сам от себя не ожидая, двинул в лоб своему обидчику.

Удалец отшатнулся. Толпа в мгновенье затихла. В столовой воцарилось гробовая тишина.

– Ты ох – ре – не – ел что ли, ботаник? На – а, получай!

И два подростка кубарем покатились по плиточному полу. Каждый в этой схватке пытался больнее задеть соперника. Неизвестно, чем бы все это закончилось, но в раздаточном окне появилась физиономия тети Веры, вороватой поварихи. Секунда, и она уже, размахивая своими увесистыми кулаками, разгоняла толпу и разнимала драчунов.

– Без ужина у меня останетесь! – запыхавшись и закончив благополучно свою миссию по усмирению противников, заключила грудастая повариха.

Марик тогда отделался двумя синяками и оскорбленным самолюбием и, чтобы хоть как-то отвлечься, прошмыгнув сквозь дыру в заборе, сбежал в город.

Лицо его сильно жгло. Он прихрамывал на левую ногу, на руке горели свежие царапины. Марик чувствовал себя побитой бродячей собакой. Он разглядывал людей, тщетно пытаясь отыскать среди них хоть одно знакомое лицо. Но их лица были отчужденными и равнодушными. Ни в одном из них не было ни понимания, ни сочувствия. Шатаясь по окрестностям, Марик заглядывал в стеклянные витрины магазинов, манящие своей роскошью, любовался дорогими глянцевыми автомобилями и чувствовал, какая большая пропасть разделяет мир, в котором живет он, с тем, где он находится сейчас.

Так раздумывал он, пока, наконец, не подошел к подземному переходу, который зиял посреди улицы черной дырой, словно разинутый беззубый рот огромного великана. Непонятно, почему Марик решил спуститься туда?

Постепенно дневной свет начал сгущаться, и он оказался в сыром полумраке перехода. Вот справа – ряд бабулек, торгующих всяким старым хламом. Здесь цветочница, гордо восседает среди ярких благоухающих букетов. Справа седой, обросший инвалид в коляске, сидит с протянутой в сухощавых трясущихся руках облезлой ушанкой. Рядышком женщина восточного вида с грудным ребенком на руках. Она уселась прямо на грязный бетонный пол, скрестив по-турецки ноги и протянув вперед ладонь для мелочи, и лепетала себе под нос что-то нерусское. Здесь, в подземном переходе, где было темно, сыро и несло мочой и бедностью, Марику почему-то стало легче. Люди в переходе не были похожи на тех, что пробегали в спешке мимо него там, наверху. В глазах постоянных обитателей перехода он увидел то же страдание, унижение и еще что-то, что роднило их с ним. Возможно, предположил Марик, и этим людьми пришлось пережить когда-то что-то такое, что оставило в их судьбе неизгладимый след и навсегда отпечаталось в их душах. Не зря говорят, глаза- зеркало души. А душа, получается, зеркало судьбы…

Вдруг он услышал какие – то волшебные звуки и стал прислушиваться. Его абсолютный слух уловил приятную, ласкающую слух лирическую мелодию. Она разливалась по тоннелю перехода, будто журчащий ручеек, наполняя свежестью мрачное подземелье. Он безошибочно узнал флейту. В музыкальной школе, которая в какой-то момент была его вторым домом, Марик часто слышал этот удивительный, чарующий звук. Он был открытым, простым, словно голос самой души. Его любимая скрипка пела по-другому. Она пела только в дуэте со смычком, если он соглашался на это. В скрипке путь от души к звуку был уже значительно дольше, значит, что-то в этом пути могло растеряться. А флейта – вздохнул, и слышно саму душу музыканта.