– А ты притащил мне верх от него. И мы можем быть уверены, что он принадлежит Рагнару, – подытожил Аскольд. – Уже хорошо, только мало. Мы наскребём органики на анализ, но этого недостаточно для выводов. Уверен, что его вытащили из какой-то глуши, и генома может не оказаться в базах.
Его коллега хитро усмехнулся и, взяв в руки куртку, оттянул пальцем клапан на её левом рукаве, обнажая торчащее ребро плотной матерчатой нашивки.
– Как ты думаешь, что на ней изображено?
Грубый скрежет металла царапал слух. Но для старого оружейника не существовало более прекрасной музыки, чем стон оружейной стали, обретающей в его руках конечную форму и остроту. Сталь стонала и пела, едва слышно, теряясь в аккомпанементе стучащих по соседству молотов и молоточков, не в силах перекричать гудение пламени в кузнечном горне и надсадные выдохи молотобойцев, что гротескными тенями маячили подле наковальни.
Торопливый топот шагов и распахнутая грубым толчком дверь на несколько секунд внесли беспорядок в арию зарождающегося клинка. Гармония нарушилась, и выведенная на глаз кромка лезвия дрогнула. Чёткая линия заточки расширилась на пару микронов, нарушив отведённые ей границы. Оружейник немедленно отнял клинок от станка, перестав подгонять его вращение ножным приводом. По его узкому, вытянутому лицу, отмеченному печатью прожитого полувека, пробежала тень недовольства, а тёмные глаза недобро зыркнули багровым пламенем из-под карниза угловатых жемчужных бровей.
Ворвавшийся в мастерскую длинноволосый юноша торопливо огляделся по сторонам и, поморщившись от царившей в воздухе гари, звонко чихнул. Пригладив отливающие серебром волосы, стянутые в хвост, он отыскал оружейника взглядом и шагнул к нему, намереваясь поделиться терзающими его новостями. Слишком молодой, слишком эмоциональный, слишком торопливый…
Мастер отрицательно мотнул головой и остановил его, выставив перед собой раскрытую ладонь.
– Герхард! – обратился он к вошедшему в кузницу. – Неужели империя вступила в войну? Или враги уже пришли на порог нашего дома?!
Молоты и молоточки как будто слегка поутихли, уступая человеческим голосам и боясь заглушить их чрезмерным усердием. Работа в кузнице замерла на краткие мгновения. Замерла и тут же продолжилась, стоило оружейных дел мастеру бросить в сторону лентяев косой взгляд.
– Нет, отец, – почтительно поклонился нарушивший музыку юноша, словно и не заметивший беспорядка, который он навёл одним своим появлением, – причина…
– Так может, ангелы вострубили, знаменуя о начале Судного дня?!
Перебив его на полуслове, мастер недобро сощурился и крутанул заготовку клинка между пальцев, словно проверяя его баланс. От броска его удерживал лишь тот факт, что вошедшим был его младший сын.
Юноша смиренно молчал, давая старшему договорить. Он склонился ещё ниже, практически встав на одно колено и виновато опустив глаза в каменный пол, покрытый толстым слоем угольной сажи.
– Встань, – уже более спокойно произнёс Теодор Бладштайнер, откладывая испорченную заготовку на свой верстак, – и говори, с чем пришёл, раз уж хватило наглости нарушить запрет и оторвать меня от работы.
Но младший сын не осмелился подняться и опустил голову ещё ниже. Его голос звучал тихо и неуверенно:
– Это касается Сандры, отец.
Глава рода Бладштайнер на мгновение прикрыл глаза, прислушиваясь к предчувствиям, и раздражённо дёрнул уголком рта. Его мысли беспокойно закружились вокруг единственной дочери. Сердце отца отозвалось затяжной паузой, ожидая недобрых вестей.
