Татьяна и Александр - страница 5

Он жил, летая на крыльях надежды, но надежда была такой призрачной. Он понимал это, даже окунаясь в нее. Это была надежда человека, окруженного врагами, который, совершая последний бросок в безопасное место, молится о том, чтобы успеть нырнуть в омут жизни, пока враг не перезарядил оружие, пока в ход не пущена тяжелая артиллерия. Он слышит выстрелы, слышит крики за спиной, но продолжает бежать, надеясь на отсрочку свиста снаряда. Нырнуть в надежду или умереть в отчаянии. Нырнуть в Каму.

Судьба Александра была предрешена. Он спрашивал себя, с каких пор она была предрешена, но не хотел отвечать на этот вопрос.

С того момента, как он покинул маленькую комнату в Бостоне в декабре 1930 года, – вот с каких пор.

Александр не мог уехать из России. Но перед ним продолжала маячить тоненькая нить надежды. Последнее слабое мерцание гаснущей свечи.

Вывезти Татьяну из Советского Союза. Александр Белов стиснул зубы и закрыл глаза. Сжав кулаки, он отодвинулся от нее, оттолкнул от себя, отпустил.

Одно оставалось ему в его прежней жизни: встать и поприветствовать врача, который может спасти его жену. А пока надо было только ждать.

Не желая, чтобы его забрали в больничной одежде, Александр попросил медсестру из ночной смены принести его форму майора и офицерскую фуражку. Он побрился с помощью ножа прямо у койки, оделся, сел на стул и сложил на груди руки. Когда за ним придут, к чему он был готов, он хотел уйти с той мерой достоинства, какую позволили бы шестерки из НКВД. Он слышал громкий храп, который доносился с соседней койки, отгороженной ширмой.

Какой будет реальность Александра нынешней ночью? Что определит сознание Александра? Но еще важнее, что произойдет с ним через час или два, когда все то, чем некогда был Александр, будет поставлено под сомнение? Когда глава тайной полиции генерал Мехлис поднимет на него свои заплывшие жиром глаза-бусинки и спросит: «Скажите нам, кто вы, майор?» – каким будет ответ Александра?

Он муж Татьяны?

Да.

– Не плачь, милая.

– Не кончай пока. Пожалуйста. Не надо. Не сейчас.

– Таня, мне пора уходить.

Он пообещал полковнику Степанову, что вернется на воскресную ночную перекличку, и не мог опоздать.

– Пожалуйста. Не сейчас.

– Таня, у меня будет следующая увольнительная на выходных… – Он тяжело дышит. – После битвы за Ленинград. Я приду сюда. Но сейчас…

– Не надо, Шура, прошу тебя, не надо.

– Ты так крепко обнимаешь меня. Разомкни ноги.

– Нет. Не двигайся. Пожалуйста. Просто…

– Уже почти шесть, детка. Мне пора.

– Шура, милый, прошу тебя… не уходи.

– Не кончай, не уходи. Что мне делать?

– Останься здесь. Внутри меня. Навсегда внутри меня. Не сейчас, не сейчас.

– Ш-ш-ш, Таня, ш-ш-ш. – И пять минут спустя он готов выскочить за дверь. – Мне надо бежать, нет, не провожай меня до казарм. Я не хочу, чтобы ты шла одна в темноте. Пистолет, который я тебе дал, все еще у тебя? Останься здесь. Не смотри, как я иду по коридору. Просто… иди сюда. – Он заворачивает ее в шинель, прижимая к себе, целует ее волосы, губы. – Будь хорошей девочкой, Таня! И не говори: «Прощай!»

Она отдает под козырек.

– Увидимся, капитан моей души, – произносит Татьяна, лицо которой омыто слезами с пятницы до воскресенья.

Он солдат Красной армии?

Да.

Тот ли он человек, который доверил свою жизнь Дмитрию Черненко, жалкому демону, скрывавшемуся под маской друга?

И снова да.

Но когда-то Александр был американцем Баррингтоном. Он разговаривал как американец. Он смеялся как американец. Он играл в летние игры и плавал как американец. И будучи американцем, принимал свою жизнь как должное. У него были друзья, которые, как ему казалось, останутся с ним на всю жизнь. Когда-то были леса Массачусетса, которые Александр называл домом, и у него была детская сумка, где он хранил свои маленькие сокровища: ракушки и стертые осколки стекла, найденные им в проливе Нантакет, обертку от сахарной ваты, кусочки бечевки и тетивы, а также фотографию друга Тедди.