Призраки острова Эллис, 1943 год
В жизни и работе на острове Эллис было что-то неоспоримо утешительное. Мир Татьяны был таким маленьким, таким замкнутым и таким наполненным, что ей не было нужды воображать другую жизнь, переноситься в мыслях в Нью-Йорк, в реальную Америку, или возвращаться в воспоминаниях в Ленинград, к Александру. Она уже так долго прожила со своим младенцем на острове Эллис в маленькой комнате с большим белым окном, засыпая на узкой кровати на белом постельном белье, надевая единственный комплект белой одежды и скромные туфли, так долго жила она в этой комнате с Энтони и своим черным рюкзаком, что ей не было нужды представлять себе невозможную жизнь в Америке без Александра.
Отчаянно пытаясь отделаться от этого черного рюкзака, она частенько тосковала по своим шумным родным, по хаосу их споров, по музыке громогласных выпивох, по запаху сигаретного дыма. Она тосковала по своему невыносимому брату, по сестре, по неопрятной матери, по грубому отцу и по бабушке и дедушке, которых боготворила. Она тосковала по ним так, как тосковала по хлебу во время блокады. Татьяне хотелось, чтобы они на самом деле шли вместе с ней по коридорам госпиталя, так как постоянно чувствовала их присутствие, молчаливые призраки рядом с ней, беспомощные перед его кричащим призраком, который тоже был рядом.
В течение дня она носила на руках своего мальчика, бинтовала и кормила раненых, оставляя собственные кровоточащие раны до ночи, когда вылизывала и лечила их, вспоминая сосны, и рыбу, и реку, и топор, и лес, и костер, и чернику, и сигаретный дым, и громкий мужской смех.
Невозможно было ходить по пустым коридорам Эллис-Айленд-Три, не слыша миллионов шагов людей, ходивших по этому полу в черную и белую клетку до Татьяны. Когда она осмеливалась перейти по короткому мостику в Большой зал на Эллис-Айленд-Один, ощущение усиливалось, потому что, в отличие от Эллис-Айленд-Три, где продолжалась жизнь, Эллис-Айленд-Один был заброшен. Все, что осталось в готическом здании, на лестницах, в коридорах, серых пыльных комнатах, было призраком прошлого – тех людей, прибывших сюда раньше, начиная с 1894 года, прибывавших по семь раз в сутки на грузовых судах, которые пришвартовывались в Касл-Гарден, или тех, кто, спустившись по сходням и попадая прямо в Зал иммиграции, затем тащился вверх по лестнице в Большой зал, вцепившись в свои сумки и баулы и прижимая к себе детей, поправляя головные уборы. Эти люди оставили в Старом Свете все: матерей и отцов, мужей, братьев и сестер, обещая, что пошлют за ними, либо ничего не обещая. Пять тысяч в день, восемьдесят тысяч в месяц, восемь миллионов в год, двадцать миллионов с 1892 по 1924 год – без виз, без документов, без денег, только в одежде, которая была на них, и с полезными навыками, которыми они обладали: плотники, швеи, повара, слесари, каменщики, продавцы.
«Мама хорошо устроилась бы здесь со своим шитьем. Папа занимался бы водопроводными трубами, Паша удил бы рыбу. Ну а Даша присматривала бы за сыном Александра, пока я работаю. Каким бы ироничным и печальным это ни казалось, она делала бы это».
