– Должен же быть другой способ.
– Он есть, – согласился Эдди. – Вы можете подать заявление в Большой Суд. Они проведут расследование, поднимут все архивные записи, возможно, даже используют менталистов, чтобы добраться до истины, и, если все действительно так, как ты говоришь, с радостью восстановят справедливость и накажут виновных.
– Отлично! Куда идти?
– В столицу.
Он написал на клочке адрес, а чуть ниже какое-то странное число.
– Это что? – поинтересовалась я.
Эдди Райт посмотрел на меня, как на последнюю бестолочь, и степенно произнес:
– Пошлина. Или ты думала, что этим будет кто-то заниматься бесплатно? За все надо платить, милочка.
Бедная Хлоя за всю свою жизнь такой суммы в руках не держала!
– Но… но… у меня нет таких денег!
– Тогда приходите с документами, – равнодушно сказал он, – до этого момента, ваше заявление будет лежать… здесь.
С этими словами он отложил мой лист в самую дальнюю стопку и, участливо улыбнувшись, взглядом указал на дверь.
На какой-то миг в его улыбке проскочило злорадство, и я поняла, какой козырь был у мачехи.
Все куплено.
Снаружи царила настоящая благодать. Летнее солнце все выше поднималось над крышами домов и играло бликами в темных оконных стеклах.
Выйдя от градоначальника, я свернула в узкую боковую улочку, тенистую из-за балконов с сушившимся бельем. Высоко над моей головой развевались на веревках белые ночные сорочки, мужские рубахи и застиранные кальсоны, а вдоль первых этажей тянулись лавки с пыльными витринами и деревянными вывесками. Возле одной из них я остановилась, глотая слюну.
За стеклом на прилавке стоял сноп пшеницы, а рядом на красной скатерти лежали сдобные булочки, посыпанные сахаром крендельки и калачи в виде косичек. Из плетенной корзины торчали попки длинных багетов, и я представила, как ломаю пополам один из них: корочка хрустит, а нежная белая мякоть тает во рту. Ммм.
На мои фантазии пустой желудок ответил болезненным спазмом. Я схватилась за живот и вдруг отчетливо поняла, что теперь я бездомная, мои карманы пусты, у меня нет ни работы, ни крыши над головой, и ни один человек в этом равнодушном городе, потонувшем в бюрократии и подкупах, не протянет руку помощи, даже если я буду умирать от голода, причем умирать буквально, а не метафорически.
С трудом я заставила себя отлипнуть от витрины с аппетитной выпечкой и отойти в сторону. Тут же к лавке подъехала скрипучая телега, запряженная худой серой клячей. На облучке сидел старик, такой же тощий и изможденный, как и его бедная лошадь. Подслеповато щурясь, он жевал стебелек пшеничного колоска и почесывал сизый нос.
Я не знаю, почему застыла, наблюдая за этой картиной, а не продолжила свой путь. Наверное, потому что идти мне было некуда и я могла позволить себе праздно стоять посреди улицы и глазеть на кого захочу. Например, на этого старика и его страшную клячу, и на старую повозку, густо застеленную соломой.
Я смотрела на них, и в голове все крутилась и крутилась какая-то мысль, которую никак не получалось поймать за хвост. Решение моей проблемы.
Дверь лавки отворилась, и к телеге направилась полная женщина с корзиной багетов. Она опустила ее на соломенную перину в кузове и, убедившись, что корзина не опрокинется при езде, вернулась в булочную за другой, и за третьей. После, запыхавшаяся, остановилась подле возницы и прокричала, сложив ладони рупором:
