Тайга у дома - страница 6

Барсуков взглянул в окно, выходившее на луга. Нюрки не было видно. Растаяла в лугах. Тогда он взял монокуляр с десятикратным увеличением и провел им по горизонту. Провел и сразу же наткнулся на форменную порнографию. Вася и Нюрка, полагая, что за два километра никто их из деревни не видит, открыто занимались на сене любовью.

Барсуков убрал оптику от глаза: « Что за день? Кругом лежачие женщины. Весна, что ли. Священная».

– Алексей Георгиевич, – услышал он голос соседки, моложавой дачницы. – У меня к вам просьба.

– Внимательно слушаю.

– Помогите мне шкаф подвинуть, а то одной никак.

– С удовольствием!

А про себя подумал: «Если женщина просит…»

Немигаэщий гажий взгляд из под тяжлвх, набркших век пугал баб, и они, при встрече с этим вщглядом, немедленно опукскали глаза или отводили их в сторону. Принадлежал этот гипнотический взгляд Гане Ящихе, патлатой старухе, что жила на отшибе за небольшим болотцем.

Там у неё был огород и небольшой сад из нескольких яблонь. В деревне яблони не приживались, а у Гани не только прижились, но еще и плодоносили. Правда, очень скудно, да и на вкус яблоки были не очень, но не это главное, а главное то, что по весне они обильно и красиво цвели.

Ганя с неохотой общалась с деревенским людом, да и люд к ней не особенно тянулся. Что-то отталкивающее было в её внешности, что-то заставляло людей настораживаться. Может быть причиной бвла её нелюдимость. Может, что еще.

Была она истой староверкой, как и её родители, которые держали дочь в строгости. Ни на посиделки, ни на гулянки, ни в хороводы её не пускали. Они были единственные единоличники в деревне. Как их ни уговаривали, как ни запугивали, как ни облагали немыслимыми налогами – они в колхоз ни в какую. Наконец власти махнули на них рукой, и зажили они своей праведной староверческой жизнью.

С утра до ночи карячились они вместе с Ганей на своей скромной полосе, умудряясь обеспечивать себя хлебом до нового урожая. Сажали много картошки на заброшенном поле. Окашивали, с разрешения председателя колхоза, разные неудобья на сено для коровы. Короче, изворачивались как могли.

В семнадцать лет выдали Ганю замуж за парня из соседгей деревни, Яшку Клешню, тоже старовера. Он переехал жить к Гане. Колхоз выделил ему положенный пай и жизнь староверов улучшилась.

Когда началась война, парни, приятели Яшки, подговаривали его бежать от призыва вмесе с ними в дебри за Юфервское болото, переседеть войну, но он откзался. В военкомате Яшка заявил, что из-за религиозных убеждений, стрелять в людей он не будет и попросил военкома направить его туда, где не носят оружие. Очень странно, что в то сполошное, напряженное время, просьбу его уважили и направили санитаром в санитарный поезд. Но война подлая она везде достанет. Разбомбили немцы поезд, где Яшка санитарил. Под бомбами погиб и Яшка. Осалась Ящиха вдовицей на всю оставшуюся жизнь. Детей у неё не было.

Ганя в деревне считалась колдуньей. Почему такое мнение вызрело – непонятно, поскольку фактов её колдовства некто не мог привести. Ну ворожила она, конечно, гадала на картах очень складно, разные снадобья из трав готовила, но чтобы колдовать, то нет. И тем не менее, когда Ящиха умерла, народ в деревне вздохнул с облегчением. Видно на людей отталкивающе действовал её тяжелый взгляд.

Характерно, что никто из деревенских не позарился на Ганино добро, да и избу не тронули. Так и стояла она неприкаянная, постепенно ветшая и оседая. Ветры посрывали дранку с крыши и началось интенсивное гниение венцов. Вскоре не выдержала матица и рухнул потолок, обвлились стены и через десять лет вместо избы высился за болотцем холм, поросший крапивой и иван-чаем. Из зарослей торчали остатки бревен. Деревенские обходили холм стороной.