Тайна института - страница 9

Еще одно. Я не один пишу для вас эти строки. Думаю, скоро вы это почувствуете. Возможно, я никогда бы не решился написать их, если бы не она, та девушка, что была там. Я очень благодарен ей. Мы вместе пройдем по бесконечно-длинному сумеречному коридору, за каждым поворотом которого задумчиво мерцают маленькие странные огоньки. Тысячи таких огоньков, кажущиеся почти живыми существами, подобно фосфоресцирующим скоплениям микроорганизмов в отблесках ночного моря. Они смотрят на нас в полной тишине.

Мы знаем: некоторые вещи совершаются помимо человеческой воли. И, кажется, они уже заждались своего часа.

Таня Севидова, высокая светловолосая девушка в недлинном обтягивающем фигуру платье ласкающего глаз цвета сочной ароматной зелени, только что сорванной с огорода (оно – платье – смотрится на ней с закономерным и сексуальным изяществом, являющимся плодом многочасового простаивания перед зеркалом, лучшим другом девушек и женщин всех возрастов и народностей), в медленной прострации выходит из аудитории и неслышно закрывает за собой дверь. Лицо ее выражает явную растерянность, кончики ресниц подрагивают, а на губах играет слабая улыбка, о значении которой нетрудно догадаться внимательному наблюдателю. Впрочем, таковых здесь не имеется. Коридор абсолютно пуст.

Ей еще немного смешно, но смеяться уже не хочется. Медленными шажочками, незаметно для самой себя ступая при этом на цыпочки, она направляется к подоконнику с обольщающим видом оттуда а-ля «окрестности Политеха с высоты полета дохлой курицы», то бишь с третьего этажа. Там она начинает рыться в своей маленькой черненькой сумочке, тоже не вполне представляя себе предназначение сих действий. Достав оттуда розовую помадку, она проводит ею по своим чуть полноватым губкам, причмокивает ими, словно посылая самой себе воздушный поцелуй, автоматически смотрится в крошечное зеркальце, после чего кладет помаду обратно в сумочку. Затем тело Танечки застывает, обесточенное на некоторое мучительное время своими побуждающими импульсами.

Зато не дремлет голова – бурлящий котел, в который сейчас летит целая куча мелких высушенных-выстраданных корешков-мыслей; в основном, прогорклых, и, к тому же, мгновенного действия. Ну вот, опять это случилось именно с ней. Почему всегда так? «Я же не сделала ничего такого…» – утешительно, и вместе с тем жалобно шепчет ей внутренний голосочек, а его брат-близнец, как это обычно бывает, более грубый и требовательный, настойчиво спрашивает, что она собирается делать потом с этим невозможным курсом – «рыночным анализом».

(Лицо Татьяны Анатольевны крупным планом: брови сдвинуты под уголком, как две угрюмые змейки; челюсть стиснута так крепко, будто она привинчена изнутри несколькими железными шурупами; глаза исполнены стального блеска и решимости. Лицо злой колдуньи, перед вынесением смертельного приговора; «Севидова, взять вещи и выйти вон! быстро!..». Внутри Тани будто сразу что-то оборвалось).

Кто сказал, что любое событие происходит только один раз? Это неправда! Ложь! Ужасный эпизод прокрутился перед ее глазами раз десять, не меньше; пока она замирающим шагом шла к белеющему гладкому подоконнику, голос преподавательницы продолжал звучать в таниной голове, словно зацикленная магнитофонная запись: «Быстро!».

Этот свирепый оклик, больше подходящий какому-то дрессировщику в цирке, понуждающему прыгнуть через огненное кольцо своего ленивого полусонного льва, всецело сосредоточенного на мыслях о вкусном и здоровом кролике, радостно прыгающем ему прямо в пасть – но он был адресован ей, симпатичной (так считали многие) девочке Тане, и исходил из отнюдь не из сахарных уст Татьяны Анатольевны. Самое обидное, что как раз по «рынку» у них экзамен. Теперь строгая и зловредная Т.А. ей это припомнит. А все почему? Только потому, что она не может, просто не умеет, вести себя спокойно на парах. Особенно, когда слева сидит Коля, а справа – что еще хуже – Антон, и оба наперебой стараются рассмешить ее. А она такая – особо напрягаться не нужно, палец не палец, но смешинка если попадет в горло – это уже надолго. Она ведь даже не разговаривала, только тихонько хихикала («как полоумная» – веско заметил брат-близнец), никому не мешала – за что же… неужели необходимо было… выгонять ее?!..