– Да уж… Похоже без Святой крови тут не обошлось…
– А там какой-нибудь памятник имеется? – спросила Елена, прячась за моим локтем. – Мемориал?
– Раньше был. Но во время последней войны все разобрали на кирпичи. Так что теперь там…
– Чистое поле? – предположил Зайкин.
– Нет, почему же… Бугры, они и сейчас бугры.
– А проехать туда и посмотреть можно?
– Почему нет? Езжайте по той дороге, потом свернете направо. Там спросите, люди покажут.
– Спасибо вам большое.
– Не за что. И, кстати, слово «Арзамас» на языке местной народности означает «красивое место». А насчет Москвы вы уж сами как-нибудь уточните.
– Спасибо. Обязательно.
* * *
Найти место страшной массовой казни удалось безо всякого труда. Практически все жители, к которым мы обращались, чтобы уточнить направление, знали, о чем идет речь, и охотно показывали куда ехать.
– Там сейчас дорога хорошая, – простодушно поделился информацией бодрый дедок. – Администрация землю отдала под коттеджи, так что дорогу сделали…
– На месте, где стояли виселицы, теперь коттеджи строят? – не поверила сестрица Елена.
– Так то ж новые русские.
– Они что, не люди?
Пожатие плечами было нам ответом.
Зайкин, через смартфон, подключившийся к Интернету, нашел страничку, посвященную истории Арзамаса, и теперь монотонно зачитывал:
«Страшно было смотреть на Арзамас, – писал в своем дневнике один из офицеров-иностранцев, – его предместья казались совершенным адом: повсюду стояли виселицы и на каждой висело по 40 и 50 трупов, там валялись разбросанные головы и дымились свежей кровью; здесь торчали колья, на которых мучились преступники, и часто были живы по три дня, испытывая неописуемые страдания. В продолжении трех месяцев в Арзамасе казнили одиннадцать тысяч человек».
«Все захваченные в плен принимали смерть с мужеством необыкновенным, будучи в твердом убеждении, что умирают они за правое дело».
– Я не понимаю, – не выдержала Ленка. – Как такое могло быть?!
– В смысле – казни?
– В смысле, что все попавшие в плен были казаками. То есть профессиональными воинами, мастерски владеющими боевым искусством. Если они видели, что смерть неизбежна, почему не сопротивлялись? Пожелай они продать жизнь подороже, могли бы голыми руками всех палачей разогнать. И вообще, в случае восстания, хоть у некоторых появился бы шанс уйти. В смысле спастись. Сами же говорите, пулеметов тогда не было…
– Хм, – сказал дядя Миша, выруливая к высокому взгорку, покрытому клочковатой травой и скудным кустарником. – В самом деле…
Машина встала, но мы не спешили выбираться наружу. Как-то не хотелось.
– Такое впечатление, – сказал, наконец, я, – что плененные разинцы кого-то или что-то защищали. Например, жизни своих родных… Им могли пообещать, что если они добровольно и безропотно примут смерть, то их родственники не пострадают.
– А может, они защищали какую-то тайну? Вон, Зайкин зачитал, что «они умирали за правое дело». Может, за Святой Грааль?
– Да ладно! Откуда в наших краях взяться чаше Христовой?
– Не хочу вас слушать, – заявила Елена и решительно распахнула дверцу машины.
– И то верно, – согласился я. И мы все выбрались наружу.
Удивительный покой среднерусской природы объял нас.
Перед нами, с поистине русским размахом широко, просторно раскрылась панорама православного города с возвышающимися белыми свечами церквей и привычными русскими домиками, по крышу утопающими в зелени садов.
