В этот миг дверь с грохотом распахнулась и в коморку, из темного коридора, донеслись голоса Гаспара и трактирщика:
— …нет милейший, тот вздор, которым вы намереваетесь наполнить мой разум, пусть лучше превратится в снедь, которой я уже давно мечтаю наполнить свой пустой желудок.
Строгие и печальные взгляды дворян заставили замолчать слугу и трактирщика. Вошедшие, придав лицам, в один миг погрузившимся в траур, ещё и сострадания, принялись накрывать стол, уставив его яствами и кувшинами с вином. Гаспар зажег несколько свечей, а хозяин наполнил напитком цвета рубина три кружки, после чего они удалились. Наконец де Сигиньяк, выдержав паузу, произнес:
— Перед смертью, де Самойль, да упокоит Господь его душу, велел нам отправиться в Барселону, отыскать там дона Педро Лаэрта и передать ему вот это письмо.
На столе появился небольшой свиток.
— Это секретное послание кардинала. У нас мало времени. Если мы опоздаем…
Жиль, глядя на друзей, покачал головой. Не желая более грустить, де База, отбросивши уныние, провозгласил:
— Чего тут думать, завтра же, на рассвете отправимся в Каталонию. Отыщем там хоть дона Лаэрта, хоть самого дьявола. Нам выпала возможность исполнить последнюю волю умершего друга, подобную честь не каждому дано заслужить. Сделаем же, как просил де Самойль!
Он поднял кружку.
— А сейчас помянем Констана.
* * *
Изнемогая от усталости, восемь королевских мушкетеров, оставив позади городские ворота, въехали в Тарб. Оказавшись в городе, они остановились у первого, попавшегося на пути трактира, что располагался прямо у башни городского портала и назывался «Бойцовский петух». Струйки пота катились по покрытым гасконской перстью лицам измученных долгой дорогой мужчин. Обессиленные путники, преодолевшие с севера на юг французское королевство, наконец, покинули седла, чертыхаясь и бранясь, тем самым выказывая радость, предчувствуя сытный ужин и желанный отдых. Из распахнутой двери, навстречу приезжим вышел хозяин заведения, с подозрением разглядывая запыленные платья утомленных незнакомцев, вглядываясь в их суровые лица. Но как только трактирщик распознал в прибывших почтенных сеньоров, в его поведении произошли разительные перемены. Его лицо выплеснуло на путников всю доброжелательность, которая таилась в самых сокровенных глубинах черствой души трактирщика, покрытой непроницаемым панцирем, золотой чешуи накоплений. Появились слуги, с неприветливой любезностью принявшие поводья у дорогих гостей. Хозяин, на пороге, с фонарем в руках, кланяясь каждому из прибывших, проходящему мимо него, приветствовал дворян на родном языке. Его «равнинный говор», относящийся к гасконским диалектам окситанского языка, чаще встречается в долине реки Гаронны, и ближе к лангедокскому диалекту, но так как большинство приезжих мушкетеров были гасконцами, они хорошо понимали трактирщика, с улыбкой отвечая ему «пиренейским говорком», на котором изъяснялись в этих краях.
Атос остановился, неприветливо взглянув на хозяина, быть может по той причине, что как раз граф, будучи уроженцем тех мест, где говорят на ланг ойль, ни слова не понимал из того, что лопочет кабатчик.
— Послушайте, милейший, мы желаем утолить жажду и голод, и, конечно же, остановиться в вашей гостинице на ночлег.
Трактирщик выказал некоторое затруднение, услышав обращение на, так называемом, французском языке, но улыбнувшись, вновь закивал головой, давая понять, что понимает и готов говорить на любом языке, если эти разговоры ведут к прибыли и процветанию его заведения. После нескольких неудачных посягательств гасконца на чистоту родного языка мушкетера, граф перешел на испанский, чем облегчил задачу и себе, и собеседнику. Хозяин затараторил, густо перемежая каталанские и испанские выражения.
