Клавдия Ильинична присела наконец к гостям за стол и полюбопытствовала:
– Куда ж вы едете? В Погост, что ли?
– Нет, не в Погост, – ответил за всех Мифодий. – Едем в Яшезерскую пустынь по делам церковным, очень неотложным и нужным. Вот только загвоздка у нас вышла! Не могли на Тахручей проехать. Какие-то люди нехорошие по дороге завелись. С оружием! Шалят, стреляют.
– Ой! Вот беда-то! – всплеснула руками Клавдия Ильинична. – И то правда! Нынче тоже с ружьями приезжали. У Матрёны Сёмкиной лошадь забрали. Говорят, для нужд рилюции какой-то!
– Не «рилюции», а ре-во-лю-ци-и, – поправила Дарья, снисходительно посмотрев на мать и сказав слово «революция» по слогам с чувством собственной гордости, что она знает такие слова.
– Да-да, этой! Как дочка сказала, – согласилась хозяйка и снова полюбопытствовала: – А что случилось-то? Неужто вас кто-то тронул?
– Нет, не успели тронуть, – продолжил иерей. – Мы услышали впереди выстрелы, даже бомба разорвалась, и успели свернуть на дорогу к вашей деревне. А потом слышали, как кто-то проскакал по дороге на Педасельгу. Много людей проскакало! Нас темнота спасла. Развилки-то к вам почти не видно с тракта вытегорского. В Тахручей ехать не рискнули. К вам по совету Семёна приехали. Ночевать-то в Тахручье хотели.
– Да-да, – согласилась Клавдия Ильинична. – Куда уж в Тахручей теперь ехать?! А у меня места всем хватит. – И удивленно воскликнула: – А как же вы теперь в пустынь-то попадете?
– Вот это-то, Клавдия Ильинична, мы и хотим у вас спросить, – ответил священник. – Говорят, есть ещё одна дорога к монастырю. Зимняя. Через Погост.
– Ах, это та! – вспомнила хозяйка. – Дак и Семён её знает.
– Забыл я уже, Клава! Поди, лет пятнадцать по ней не ездил, – вздохнул Семён.
– Даже не знаю, – задумалась Клавдия Ильинична. – Может, её уже снегом занесло.
Семён Лазарев уныло проговорил:
– Да, по глубокому снегу мы не проедем.
Мифодий и Прокопий также погрустнели.
– Не проедем! – повторил твердо Семён. – Даже если проводника найдем.
– А что проводника искать! – встрепенулась хозяйка. – Мой Гришка давеча, с месяц назад, по ней с монахами ездил. Я его тут пристроила к монахам на нашем Лютом бревна возить до станции. Всё копейка в дом!
– Да что ж ты молчала?! – радостно вскрикнул брат. – Зови Григория!
– А ты не спрашивал, – заворчала сестра. – И ты не кричи. Я же говорю, может, там ужо и дорога-то вся под снегом. – И пошла будить сына.
– А что коня Лютым назвали? Злой, что ли? – спросил улыбающийся Баженов, который, как и иерей Мифодий, воспрянул от появившейся надежды.
– Да нет, – усмехнулся Семён, – как раз наоборот. Слишком спокойный. Иногда и с места не сдвинешь, упрется как баран. В шутку и назвали Лютым.
Вышел Григорий, высокий, худенький подросток с живым, любопытным лицом. Было видно, что он не спал. И по тому, как он начал говорить, стало ясно, что он слышал весь разговор взрослых.
– Что дорога! Дорога ничего! – произнёс Гриша, важно расположившись на скамье за столом, весь распираемый от гордости, что его, мальчишку, слушают взрослые. – После меня монахи ещё с неделю бревна возили. Дорогу-то хорошо укатали. А за две недели снега немного выпало. Думаю, проехать можно. Но не шибко. Шагом ехать нужно.
Мужчины повеселели.
– Слава Богу! Видно, на святое дело Господь дорогу указывает, не дает пропасть, – сказал облегченно священник и перекрестился.
