Тайная любовь моя - страница 19
Пять лет назад о тех лагерях знали лишь посвященные, впрочем, как и той осенью пятьдесят девятого года.
– Да так, забавно, – ответил Костя, даже не догадывавшийся, что его ждет за такое “богохульство”.
– Ничего забавного, Сотник. Увидит кто из учителей, мало не покажется. Придумай что другое, – посоветовал “главному редактору”, как поименовал он себя в том журнале. Меня наш “главный” определил тоже главным, но художником, а Витьке досталось совсем скромное – “член редколлегии”.
– Не увидят, – бодро заявил главный редактор и в самом верху журнала тут же нацарапал ручкой: “Совершенно секретно”.
Похоже, я был единственным из нашей троицы, понимавшим, к каким последствиям могут привести те вроде бы невинные шалости. Но, как это внушить двум балбесам, ведь тогда придется рассказать и все остальное. Ладно, зайду с другой стороны:
– Костя, о чем же мы будем писать в партийно-политическом журнале? И кому это интересно?
– Да вот, нарисовал пару схемок вечного двигателя, и стишки написал, – насмешил Сотник.
– Вот уж действительно, техника идиотов. Ну, а с политикой как это вяжется?
– Никак! – бодро ответил он, – В том весь идиотизм и состоит, – сходу определился главный редактор.
Может он прав, посчитал я и нарисовал в журнал два проекта жилых домов будущего: в виде многоэтажной водочной бутылки с прозрачными стенами и в виде аналогичной пивной кружки. У каждого дома предусмотрел по фонтанчику, к которым стояли бесконечные очереди жильцов, потому что из всех форсунок изливалась не вода, а волшебные напитки, соответствующие замыслу архитектора.
А когда номер был заполнен наполовину, Косте пришла мысль о “политической статье-передовице”. Лучше других статья удалась мне, и мой “политический доклад” тут же поместили в номер:
“Товарищи! Сегодня мы вступили в новую формидронально-кардональную эпоху!.. (бурные аплодисменты). К этому выводу я пришел отнюдь не от фонаря, а опираясь на народную мудрость… (шум в зале). “Шила из башки не устранишь” – вот правда жизни… (аплодисменты). “Не в бровь, а в задницу” – вот направление нашего движения… (аплодисменты). “Чем дальше в лес, тем больше палок” – вот материальная база эпохи формидрона… (бурные аплодисменты, переходящие в овации. Зал дружно скандирует: “Фор-ми-дрон! Фор-ми-дрон!”)”.
Весь двойной разворот заняла картина, на которой был запечатлен славный момент провозглашения новой эпохи. В центре, разумеется, был изображен Сотник на коне и с гетманской булавой, как у Богдана Хмельницкого. Его окружало ликующее казачество с кубками и пивными кружками в руках, скандирующее “Фор-ми-дрон!”
Картину рисовали с неделю, но за весь последующий месяц ничего нового в журнале так и не появилось.
– Кризис жанра, – тяжело вздохнув, заявил главный редактор на переменке перед памятным уроком истории.
Тот урок начался, как обычно, с опроса. Вызвали Лешу Попова. Он вышел к доске с мрачным видом ученика, не выучившего урок, и молча стоял, переминаясь с ноги на ногу.
– Так что вы, товарищ Попов, расскажете нам о Сталинградской битве? – спросила его новая “историчка”, которая, говорили, пришла в нашу школу прямо из райкома партии и ко всем ученикам обращалась исключительно на “вы”, добавляя к фамилии ученика слово “товарищ”.
– Много расскажу, – пообещал Леша и замолчал, собираясь с мыслями.
– Тогда не тяните время, товарищ Попов. Рассказывайте. Мы вас слушаем, – попробовала разорвать тишину учительница.