Неужели дело дойдет до этого?
Если толпа ворвется в помещения, в представительский корпус, то, конечно, превратит в осколки всю великолепную обстановку того зала, где когда-то проходила Тегеранская конференция, – а зал не так давно был отреставрирован, приведен в порядок, очень жалко было терять его, это же часть истории, – пойдет толпа, конечно же, и дальше. И вот тут надежда останется только на решетки и бронированные двери. В одном важном коридоре, например, этих дверей в последнее время установили целых три, и все имели глазки.
Выбить двери невозможно, даже гранатой взять и то невозможно – двери вмурованы прочно, можно одолеть только с помощью мешка взрывчатки. Надо полагать, что взрывчатки у налетчиков нет. Хоть это-то немного успокаивало Шебаршина.
На территории посольства стояло два дома: один старый, роскошный – тот самый, в котором проходила конференция, второй – недавно отстроенный, новый, шестиэтажный. Соединялись два здания с помощью длинного, несколько мрачноватого коридора, коридор этот тоже основательно укрепили – поставили решетки, проверили их на прочность – держат, простучали стены, пол, потолок: кому-то коридор показался уязвимым, поэтому и отнеслись к нему так придирчиво, совершили двойную проверку.
Толпа, собравшаяся перед посольскими воротами, продолжала бесноваться – впрочем, если приглядеться, то активничали человек пятьдесят, не больше, остальные, похоже, пришли больше из любопытства, чем из желания разбить чужие окна, еще, может быть, ради того, чтобы чего-нибудь украсть… А советское посольство, на их взгляд, – совсем не бедное, тут было чем поживиться.
Взвесив все – и очень точно взвесив, невидимые весы не могли обмануть, – Шебаршин пришел к выводу, что если кто-то и полезет на стену посольства (стена, кстати, длинная, не менее четырехсот метров), то этих смельчаков в кавычках будет примерно пятьдесят человек… Максимум пятьдесят с небольшим хвостиком.
Обстановка накалялась, в воздухе начало что-то тонко и опасно позванивать, будто натянулась невидимая струна…
В Тегеране растут самые синие в мире глицинии, способные заворожить всякий взор, даже к цветам совершенно равнодушный, – они такие же ослепительно синие, как васильки, выросшие где-нибудь посреди русского хлебного поля… Казалось бы, на земле, где растут такие нежные яркие цветы, не должно быть бед. И все же…
В такую же холодную зимнюю пору – только не в декабре, а в феврале 1829 года, одиннадцатого числа, когда с безопасного голубого неба начал падать крупный сырой снег, орущая толпа окружила русскую дипломатическую миссию, возглавляемую Грибоедовым Александром Сергеевичем; располагались миссия не так далеко от нынешнего российского посольства, в переулке Баге-ильчи.
В сырую погоду этот переулок и ныне бывает грязен, разбит, испятнан глубокими вдавлинами от чужих ног, неуютен, в нем растут гигантские чинары, помнящие Грибоедова…
Толпа, появившаяся в тот февральский день так же внезапно, как и сегодня, также бешено орущая «Марг! Марг!» («Смерть! Смерть!»), появилась со стороны базарной мечети, приволокла откуда-то бревна и стала бить ими в кованные ворота – один удар, второй, третий, четвертый, – в конце концов ворота не выдержали, распахнулись, и толпу встретили казаки.
Казаки защищали миссию до последнего патрона – собственно, защитников было немного, всего тридцать пять человек, были среди охранников и персы во главе с Вазир-Мухтаром, который отстреливался вместе с казаками также до последнего патрона, – все в конце концов были зверски убиты вместе с русским посланником.
