– Господин Бушуев, если вы не успокоитесь, я буду вынужден поместить вас в изолятор, – спокойно произнёс следователь, прищурившись, оценивающе глядя на Алексея. Он так и сидел, откинувшись в кресле, руки сложены на груди.
Алексей почувствовал, как злость буквально разрывает его изнутри. Он глубоко вдохнул, стараясь подавить раздражение.
– Прошу прощения, – выдавил он сквозь зубы. – Я могу идти?
– Идти вы сможете, когда я скажу, – Макаренко резко выпрямился и взял в руки ручку. – А теперь вы ответите на все мои вопросы.
Алексей пробыл в отделении до самого вечера. Макаренко устроил ему настоящий допрос с пристрастием. Чем дольше это продолжалось, тем больше Алексей чувствовал, что следователь пытается выжать из него не просто информацию, а признание.
Сначала Макаренко расспрашивал об отце: с кем тот общался, куда ходил, что ел, пил, чем болел. Потом перешёл к самому Алексею. Вопросы сыпались, как камни. О личной жизни, о детстве, юности, о женщинах, о его матери, которая пропала вместе с отцом Эллы. Следователь мотивировал это тем, что хочет понять, как отец провёл последние дни жизни.
Алексей отвечал покорно, хотя внутри всё кипело. Ему было стыдно за тот всплеск ярости, который он позволил себе в начале разговора. И в изолятор он точно не хотел, так что старался быть вежливым и спокойным, вопреки желанию воткнуть ручку в ухо дотошному следаку.
Когда Макаренко, наконец, отпустил его, за окном уже сгущались сумерки. Алексей вышел из здания полиции и, устало шагая по тёмным улицам Верхней Полянки, чувствовал, как наворачиваются слёзы от бессилия.
– Какая же жесть, – выдохнул он, сжимая кулаки в карманах куртки.
Никогда ещё он не испытывал столько унижения за один день. Сначала эта старая карга на кладбище с её воплями и проклятиями. Потом смотритель, похожий на восставшего мертвеца. Теперь и этот Макаренко – настырный, холодный, будто специально издевающийся.
«Макаренко-говняренко», – усмехнулся Алексей. – Отличная рифма.
Придя домой и перекусив сосисками с майонезом, Алексей продолжил разгребать старый хлам отца. На улице уже стемнело, но было ещё не слишком поздно. Кроме того, хотелось занять руки и хоть немного отвлечься от неприятных мыслей.
Главным источником вони в квартире Алексей посчитал старый ковёр в гостиной. Он уже давно превратился в пыльное и липкое тряпьё, которое лишь собирало грязь. Алексей вытащил его углы из-под мебели и свернул в тяжёлый, толстый рулон, который еле удалось протащить в коридор.
После этого он решил избавиться от старого шкафа-пенала, стоявшего за диваном у окна. Шкаф был пуст – Алексей уже выкинул из него всё содержимое. Подойдя к пеналу, он потянул его, кряхтя и выволакивая в коридор. Теперь этот шкаф вместе с ковром громоздились у двери, ожидая своей очереди быть разломанными и выброшенными.
– Завтра выкину, – сказал себе Алексей, тяжело дыша.
Он окинул взглядом гостиную. Было бы неплохо передвинуть диван ближе к окну, чтобы хоть немного обновить обстановку. Когда он обошёл диван и подошёл к тому месту, где стоял пенал, его взгляд зацепился за папку для бумаг, валявшуюся на полу. Алексей нахмурился и поднял её.
Он сел на диван и положил папку на журнальный столик. Открыв её, Алексей увидел старые, пожелтевшие конверты. Почерк был небрежным, с резкими линиями. На марках значились годы с 1996 по 1998. Алексей нахмурился сильнее. На конвертах значилось имя отправителя – Вельшин Леонид из ВЧ №00003837. Письма были адресованы Бушуевой Марине. «Это письма от Элкиного отца моей мамке», – догадался Алексей.
