– Где он сейчас работает?
– По-прежнему на электролизном заводе, в заводской лаборатории. Сейчас в отпуске.
– Где?
– Соседи уже неделю его не видели. После смерти жены он живет один.
– Срочно установить местонахождение! Мы же должны за ним наблюдать. Если что – нам крепко не поздоровится.
Снова замолчали. Потом Балашов, взявший ведение совещания в свои руки, сказал:
– Продолжайте… А по части душевнобольных как дела?
Кузьменко, среднего роста, плечистый, со стрижкой «под ежик», не удержался и усмехнулся:
– Здесь тоже есть кое-что, вернее, кое-кто – знакомый всем Борисенков. Надо представлять?
– Его что, выпустили? – услышав фамилию, воскликнул Банных.
– Выпустили, полгода назад.
– Но он же шизофреник!
– Это не ко мне вопрос.
– И что Борисенков? По-прежнему льет слезы по убиенному императору?
– Его, как и Лихтнера, найти не удалось. Говорят, куда-то уехал. Насовсем. Куда-то в Подмосковье.
Многие из присутствующих знали, что, если Лихтнер выступал за права якобы притесняемых немцев, то Борисенков вдруг объявил себя не кем-нибудь, а самим цесаревичем Алексеем Романовым, который чудом спасся от расстрела в 1918 году в доме Ипатьева. Кто-то ему сочувствовал, кто-то покручивал пальцем у виска, пока Борисенков не попытался послать письмо в Канаду якобы своей тетке – великой княгине Ольге Александровне. В КГБ провели с ним беседу, пояснив, что великая княгиня уже несколько лет как отдала богу душу. Но Борисенков не унимался. А когда в ночь с 16 на 17 июля, в дату гибели царской семьи, он у ворот церкви запел «Боже, царя храни», в КГБ поняли, что всему есть предел. Быстро собранная из видных психиатров комиссия постановила, что место новоявленного самозванца в психиатрической лечебнице рядом с Юлием Цезарем и Наполеоном Бонапартом. Но взрывать Борисенков никого не собирался.
– Значит, только два подозреваемых, – невесело заметил Балашов и добавил: – Причем косвенно подозреваемых. Никто пока не знает, где они были в момент взрыва.
– Мы продолжаем работу в этом направлении, – сказал Кузьменко.
– Продолжайте, только имейте в виду, что взять на заметку всяких там психов или душевнобольных еще полдела. Надо установить, был ли кто из них в трамвае.
В голосе начальника штаба, продолжившего мысль своего непосредственного начальника, чувствовалось раздражение. Но следующему руководителю группы он задал вопрос спокойным тоном:
– Что скажете, майор Дедюхин? Накопали что-нибудь?
Михаил Дедюхин говорил четко, внятно, и Сергей, глядя на него, невольно вспомнил училище и комсомольские собрания, на которых Дедюхин также обстоятельно выступал и говорил о насущных задачах.
– Мы проверили более шестидесяти человек, имевших отношение к поездке в трамвае № 3. Всех допросили, установили место каждого накануне и во время взрыва. Но, к сожалению, зацепиться пока не за что. Облик предполагаемого преступника не установлен.
– Ваши дальнейшие действия?
– Мы дали объявления в прессу. Может, появятся еще свидетели.
– Правильно… Число погибших и пострадавших уточнили?
– Так точно. Число пострадавших возросло до восьми. А погибших было и остается трое: домохозяйка Петрова, рабочий трамвайного депо Еременко. А вот имя третьей погибшей, которую буквально разорвало на части, установить пока не удалось.
– Это та, что в пятнистой шубе?
– Так точно. Никаких документов при ней не было. В справочное больницы никто не обращался.
