После этого я стал учиться маскироваться. Научился подавлять рвотные позывы, если кто-то пытался меня угостить. Брал конфеты и прятал их в карман, чтобы потом незаметно выбросить или отдать. Почему-то взрослые всегда хотели меня накормить. Постепенно я понял, что запахи еды никуда не денутся. Они везде. В руках людей, в воздухе, даже в волосах. И мне оставалось только терпеть.
Я не знал тогда, что впереди нас ждёт бесконечная дорога, и терпение станет моим самым ценным навыком.
Но еда была не единственной моей странностью. С самого детства я замечал, что моё тело отличалось от других. Сначала это были мелочи: я быстрее бегал, дольше мог висеть на турнике, реже уставал. Но чем старше я становился, тем очевиднее становилась разница. Я был как бы… не таким, как все.
Я был сильнее большинства детей. Легко мог сломать толстую ветку, тогда как другие мальчишки возились с ней по десять минут, не в силах даже сдвинуть её с места. Однажды, когда мне было около девяти лет, я поднял велосипед, перевернув его одной рукой. Мне даже не пришлось напрягаться. Реакция у меня была такой острой, что я ловил вещи, которые люди роняли, раньше, чем они сами понимали, что что-то упустили. Мне часто говорили: «Ты быстрый», «Ты ловкий», «Ты крепкий», – но никто не знал, насколько.
Мой нюх был не просто хорошим – он был пугающе точным. Я чувствовал каждый запах до мельчайших оттенков. Сладкий – густой, липкий, с нотками карамели или цветов. Горький – терпкий, колючий, обволакивающий язык, даже если я не пробовал саму еду. Резкий запах разложения, даже если труп был далеко. Железистая нота свежей крови, смешанная с потом и страхом. Запахи не просто окружали меня – они определяли, что для меня безопасно, а что нет.
И всё же это были мелочи по сравнению с тем, что делало меня не просто странным, а чужим. У нас с мамой был секрет. Тайна, о которой знали только мы двое.
Я помню, как однажды она посмотрела на меня – серьёзно, напряжённо, с тяжестью в глазах, которой раньше не было, – и сказала:
– Лучше умереть, чем кому-то рассказать об этом.
Я молчал. Мне не нужно было объяснять, о чём она говорит. Я знал. Я всегда знал.
Мы не торговали наркотиками. Мы не были убийцами или агентами разведки. Мы не были вампирами, не превращались в зверей при полной луне, не обладали магией. Всё было куда хуже. Гораздо хуже. Мы были каннибалами.
Это определяло всё. Наша жизнь не была просто жизнью – это было выживание. Это было бегство. Это был страх быть раскрытыми.
Мы не выбрали эту судьбу. Мы такими родились. Злая насмешка природы или её извращённая прихоть – что-то сыграло с нами жестокую шутку. Наши тела не могли переваривать обычную пищу. Хлеб, овощи, фрукты, мясо животных – всё это для нас было не просто несъедобным, а ядовитым. Любая попытка съесть что-то «нормальное» заканчивалась мучительной болью, рвотой, слабостью. Наш организм требовал другого, и сопротивляться было невозможно.
Мы питались людьми.
Каждый прохожий, каждый человек, случайно встретившийся взглядом, казался нам таким близким, похожим… и в то же время совершенно чужим. Они даже не догадывались, что их запах – тёплый, живой, полный металла и соли – тянулся к нам, как манящий призыв. Они ничего не знали о нас. Не знали, что в мире есть те, для кого человеческое тело – не просто оболочка, а необходимость, потребность, основа выживания.
