“Если ты читаешь это, значит, ты тоже слышишь. Прости, что мы ушли, но это был наш долг. Мы – не просто семья. Мы – хранилище.”
На следующих страницах были описания ритуалов. Один – с фонарём. Омияке. Там говорилось, что он не просто источник света. Он – якорь. Между мирами. Пока он горит, миры не сливаются. Пока кто-то слушает – ещё можно вернуться. Аой смотрела на фонарь иначе. Он стал ей не только местом уединения, но и узлом чего-то большего. Возможно, самой границы. Она пыталась найти еще какие-то зацепки, хоть какую-то оставленную ее родней подсказку. Но был только этот дневник, только вопросы без ответов. Аой разложила всё на полу: амулеты, кусочки бумаги с заклинаниями, обугленные палочки благовоний, засушенные лепестки лотоса и выцветшие ленточки с непонятными символами. Один из амулетов – плоский круглый камень с трещиной – вдруг потеплел у неё в руке. Она перевернула его. С обратной стороны была выгравирована крошечная спираль, почти незаметная. Рядом – крошечный символ, похожий на ухо. Той ночью, как только воздух остыл и сверчки начали свою тонкую песню, Аой надела амулет с выгравированной спиралью и вышла в лес. Она не взяла фонарь – только тонкий кусок древесной коры с вдавленным в середину угольком. Её шаги были бесшумны, как у зверя. Она шла вглубь, туда, где когда-то услышала голос брата. Теперь деревья стояли так близко друг к другу, что их ветви сплетались в свод, не пропускающий даже звёздный свет. Воздух был густой, будто напитан не влагой, а чужим дыханием. Она ощущала под ногами мох, скользкий, живой. Каждый её шаг отзывался внизу – в корнях, в камнях, в чём-то невидимом, но чувствующем. Шорохи усиливались. Она остановилась. Тонкие вибрации окружили её – не звуки, а пульсация, едва ощутимая, как если бы кто-то касался самой земли изнутри. Аой опустилась на колени. Амулет на груди нагрелся. Она приложила ухо к земле, откуда исходила дрожь. Внутри, в самой сердцевине почвы, будто кто-то постукивал. Ровно. Сначала три раза. Потом пауза. Потом снова – три. И голос. Не шёпот, не зов. А как будто эхо памяти, возвращающееся из другой эпохи.
«Вернись… начни с воды…»
Она отпрянула, глаза расширились. Это было не воображение. Она направилась к старому колодцу. Он прятался в зарослях полыни, сгорбленный временем, заваленный пыльными досками. Место избегали все – даже птицы здесь не пели. Доски были трухлявыми. Она убирала их одну за другой, чувствуя, как воздух меняется. Плотный запах сырости ударил в лицо, а за ним – пряный, тёплый аромат мёда и едва уловимый – пепла. Как будто в глубине колодца недавно сгорела свеча. Она зажгла самодельный светильник – сухую ветку, натёртую древесной смолой – и опустила его в темноту. Пламя колебалось, отражаясь от влажных стен. На глубине пяти шагов она увидела это: ткань, зацепившуюся за выступ камня. Вырезанный символ спирали. И – дневник. Она спустилась осторожно, ступая по вбитым в камень гвоздям и корням, как по лестнице. Колодец дышал – прохладой, воспоминаниями, чем-то древним. Дневник был плотно завёрнут в лаковый платок, потрескавшийся от времени. Когда она раскрыла первую страницу, чернила вспыхнули синим, словно реагируя на свет. Страницы были неровные, выдранные из разных источников, но почерк был один – крупный, сосредоточенный, будто писавший знал, что времени мало.
“Чтобы слушать, нужно не просто ухо. Нужно пустое место внутри. Вода знает это. Колодцы не молчат – они ждут.”
