– Я для тебя старый.
– А сколько тебе?
– Сорок.
– А мне двадцать. Вот они, – шепнула и снова села за пульт, гладкими пальчиками трогая кнопки.
Из-за боковой кулисы на сцену вышел продюсер и финансист, коммерческий директор театра, низенький Феникс Рубенс; следом вынырнул развязный и самовлюблённый Анатоль, сын Рубенса.
Рубенс молча пожал Крату руку. Анатоль повернулся на каблуке и обратился к Лидочке.
– Смотри-ка, не нам ли с тобой кроватку поставили? Только прожектор надо отключить, – захихикал он, а Лидочка даже не потупилась, напротив, заблестела беличьими глазами.
Крат впервые видел юного А. Рубенса. С его таинственным, прославленным отцом он встречался несколько раз, правда, без слов. Рубенс вообще не произнёс при нём ни единой фразы. Его молчаливость объяснялась, по мнению женщин, выдающимся интеллектом: общаться с обыкновенными людьми гению нет смысла. Даже в толпе Феникс Рубенс умудрялся стоять особняком, ни на кого не глядя, тогда как его поедали глазами. Трудно не смотреть на того, чьим именем называется театральный сбор – «фенички»! Выражение «срубить фенички» тоже порождено его именами Рубенс и Феникс. В изысканной одежде, в замшевой обуви с блестящими пряжками, в парчовом галстуке с алмазной булавкой, он являл собой помесь эльфа и лавочника. Для чистокровного эльфа у него были грубоваты черты и слишком толстые брови. Голову он всегда держал высоко, и кто-то видел на его голове, когда он гулял в парке, изумрудный берет, расшитый золотым шнуром. К изысканному наряду и впрямь не стоит примешивать речь, дабы не портить дорогих впечатлений.
Сын его сразу показался Крату записным повесой. Нахально-смазливая физиономия и липкий взор должны без труда открывать замочки женских сердец. И сразу можно было угадать в нём знатока дресс-кода: педанта брюк, тонкого колориста носков.
Лидочка миловидно светилась в своём тёмном уголке; Анатоль её заслонил, слишком близко подойдя к ней. Старший Рубенс неслышно канул в темноту за кулисой.
До открытия сцены остался час. Снедаемый профессиональным страхом, Крат решил найти Дола. В гримёрной оказалось пусто, только в больших мутных зеркалах виднелись чистые проруби, куда они давеча смотрелись. Он вновь переобулся в свои ботинки, потому что в левом реквизитном башмаке торчал гвоздь. Потом обошёл административный этаж, поясом охвативший всё здание. «Раз, раз, раз», – раздалось в динамиках: сра-сра…. Это был голос Дупы.
Крат побрёл куда глаза глядят и оказался в буфете. Чайку бы выпить для сугрева или стопку водки. Дадут ли в долг? Вроде бы её зовут Марфа. Она кивнула ему. В буфете уже суетились двое дядек, томимых буфетной жаждой. Когда они, как два бестолковых пингвина, освободили наконец подход к прилавку, Крат улыбнулся Марфе.
– Мне бы сто граммов, до завтра в долг.
– В долг? – она посмотрела ему в глаза и бегло оценила состояние лица. – У тебя премьера, да?
– Вот именно. Честно признаюсь, я по-трезвому не выступаю на премьерах: от волнения рот не могу открыть, а главное – примета плохая.
– Плохая? Тогда поверю, но только до завтра.
Он принял от неё половинчатый стакан. Дядьки бурно подзывают его.
– Садись, садись к нам, не стесняйся!
Они пожали друг другу руки и познакомились.
– Крат.
– Фёдор.
– Степан.
Выпили, и Фёдор спешно наклонил над стаканами графин и каждому налил по сто. Это были радостные заговорщики и оказалось к тому же ещё строительные прорабы.
