– Что ж, – доктор тонко улыбнулся (улыбка анаконды, подумалось Крату), – вижу, вижу, вы наш человек; рассуждаете горячо и решительно.
– Не рассуждаю решительно, – поправил Крат, заранее утомившись, – а решительно возражаю против голых «да» и «нет», против квадратиков. Решительность и категоричность – черта полоумного рассудка. И хотя мы сейчас находимся в таком заведении, сходить с ума не стоит, как сказал продавец газет.
Доктор театрально поднял брови и сложил губы бантиком, поощряя к откровенности и выражая удовольствие.
– Рассудок… отчего же, он вовсе не полоумный, он стремится к объективности, иначе ему не удавалось бы успешно препарировать действительность, – в ожидании ответного хода главврач распахнул под очками глаза.
– Нет, рассудок, он полоумный, потому что за его спиной стоит гордыня, – наклонил голову Крат и в свою очередь пристально посмотрел в глаза собеседнику. – Гордыня избрала рассудок своим главным оружием, надеясь через него овладеть миром. Гордыня назначила его судьёй и оценщиком, она дала ему власть объявлять вещи несуществующими по признаку неудобства. Мстительный рассудок ненавидит непонятные вещи и называет их галлюцинацией, ошибкой наблюдения или просто фантазией. Рассудок диктует вещам, как себя вести, потому что собственные представления для него важней реальности. Рассудок – жандарм природы. И такую его роль можно не понимать только нарочно.
Валентин Сергеевич кивал, что-то врачебное смекая и записывая.
– А наука? Как она вам нравится? Или наука тоже прислуживает гордыне? – спросил аккуратно и обратился в слух.
– Учёные голову себе набок свернут, лишь бы не признать за миром живую сущность. Они страстно хотят верить в то, что в природе и в человеке всё происходит механически и само собой. Свою дикую магию они называют «простым и рациональным объяснением сущего». Это разве не гордыня?
– Помилуйте, для чего им так верить и так понимать? – с удовольствием спросил доктор.
– Для самоуправства, – кратко ответил Крат.
– Вы, должно быть, о душе печётесь, – сменил тему доктор. – Это вредно. У кого души нет, тот не бывает душевнобольным. А, может, её вообще нету? – спросил Валентин Сергеевич с наивным личиком.
– Только душевнобольной считает себя несуществующим, – буркнул Крат.
– А вы рады своему существованию, или, скажем, чем-то недовольны? Скажите напрямик. В этом заведении царит откровенность.
– Встреча родителей и последующее свидание яйцеклетки и сперматозоида послужили причиной моего рождения. Получается, меня принудили родиться.
– Нехорошо осуждать родителей.
– Да разве я осуждаю? Я думаю, что теперь делать, как выйти из положения.
– А петлю не пробовали, крысиный яд, какой-нибудь высокий этаж или глубокий пруд? – с ироническим участием полюбопытствовал доктор.
– Одно насилие, называемое зачатием, не должно исправляться другим насилием – убийством. Мы не должны умножать зло. Я ищу духовный выход, смысловой.
– А такой существует?
– Надеюсь. Если его ещё нет, его надо создать.
– Вы кто? Кем вы себя считаете? – с подлинным интересом спросил Валентин Сергеевич.
– Я родился, чтобы это выяснить.
– Мы постараемся вам помочь.
– Я не прошу помощи.
– У вас проблемы, Юрий Викторович. Вы не умеете ладить с людьми, – сказав это, хозяин кабинета ринулся писать, придвинув тетрадь.
– Так что с моим другом? – спросил Крат, не желая оставаться в роли отвечающего.
