И после этого «безумного дня» все в жизни закрутилось-завертелось и поехало, начиная с головы. Куда?! Зачем?! Почему?!
Мамочка решила:
– Срочно в Ленинград! Срочно! Иначе умру! – заявила она, как обычно. Видимо, именно так она и чувствовала – по складу своей нервной системы, пораженной к тому же, хотя уже и давно, тяжелой болезнью. И все же…
Третий Прибалтийский фронт ликвидировали еще 16 апреля 1945 года, поэтому отец свое выслужил. Но для того, чтобы попасть в Ленинград, нужен был вызов от предприятий, срочно нуждавшихся в специалистах. А специалисты в свое время как раз и эвакуировались – кто самостоятельно, а кто со своими предприятиями, пытавшимися сохранить свои «золотые руки» и «светлые головы».
Отцу получить этот вызов было непросто: к его «золотым рукам» прилагалась нагрузка в виде беременной жены на седьмом месяце и двух девчонок одиннадцати и шести лет. Но он, как обычно, добивается. Он слесарь-механик седьмого разряда: не шутка! А мамочку до начала декретного отпуска оформляют сторожихой в будку – с ружьем, которого она и в руки никогда не брала, да и теперь боялась даже дотронуться. Но… куда денешься, согласилась, лишь бы в Ленинград. В Ленинград! Скорей! Скорей! Скорей!
Отец пишет, что взял нас под крыло завод им. Энгельса – ему виднее, потому что у меня почему-то отпечаталось в мозгу «Светлана». Не имеет значения: главное, что взяли. Едем! Едем! В Ленинград! В Ленинград!
Мамочке ничего не стоило «уволиться» из мастерской. Да и нашему третьему классу (слава Богу, что не четвертому, с которого начинались экзамены каждый год) выдавали свидетельства 19 мая – в день пионерии, прямо на линейке.
Свидетельство у меня тоже было, с «тройкой» по военному делу (физкультура меня всю жизнь подводила. Например, в свидетельстве об окончании радиоконструкторского училища в 1956 году против физкультуры вообще стоял прочерк, дабы не портить всё остальное. Хотя позже, в театральной студии все движенческие дисциплины – сцендвижение, танец, фехтование – были вроде на месте, претензий не было.)
Итак! Двадцать какого-то мая мы летим – то бишь плывем – на теплоходе до Шексны. Теплохода и воды мамочка очень боялась. Каждый день ей приходилось переплывать на лодке в мастерскую – и духу ей на это хватало только благодаря непрестанной молитве.
Но 26 км по реке – не так уж много, хотя пассажирский теплоход – не машина и даже не лошадка. Расположились мы на нижней палубе, и даже меня не допускали к борту, хотя мне очень туда хотелось – особенно посмотреть на колесо, крутящее воду. Увы…
Жаль, отец не пишет, а я не помню – в Шексне ли нас посадили в товарный вагон (наверное, так), который то прицепляли к какому-нибудь поезду, то отцепляли. Таким образом мы добирались до Ленинграда добрую неделю, если не больше.
Прибыли мы в Ленинград 1 июня – я это точно помню, потому что часто хвасталась: вот, мол, мы какие люди, как преданы родному городу, что вернулись в числе первых.
А ехали тоже весело. У всех было прекрасное настроение, потому что ехали домой. Да и ехать было довольно удобно, т.к. по всем стенам вагона были прибиты в два ряда полки сплошняком – верхние и нижние. Внизу малыши, наверху взрослые, в том числе мы с отцом (мои ноги упирались в его голову). Мама с Лариской, конечно, внизу. Для естественных нужд посреди вагона стояло ведро. Никто никого не стеснялся, т.к. дети по привычке кричали «Писать!» «Какать!». На остановке отец выносил это ведро; раскрывали двери-ворота, чтобы проветрить вагон, благо стоял конец мая. Были ли еще в вагоне мужчины – не помню. Когда нас отцепляли, всегда добывали чего-нибудь поесть, где и как – не помню.
