Он вдруг резко засмеялся, вероятно, удивившись своей гладко высказанной мысли.
Раздавленный Лавронов, понявший, что с ним не шутят, тяжело обмяк, уронив вниз голову. Совершенно потерявшийся, с бешено стучавшей в висках кровью, он даже не искал выхода из тупика – словно шагнул в пропасть и полетел вниз.
– Ну, так как?.. – толкнул в плечо товарища всё ещё довольно щерившийся Гена. – Будешь её?.. Договариваться?
– Нет! – Лавронов ещё раз взглянул на снимок полуобнажённой очаровательной Мадлены и резким движением вернул тугую стопку фотографий владельцу. – Возьми!
– Ну-у… – разочарованно протянул Хрущ. – Как знаешь. Надумаешь – звони. – Он сунул Лавронову в карман пиджака свою визитку. – Напрасно, Вадька. Девочки у меня – эксклюзив, ёпэрэ… Отвечаю. Всё – на совесть. Сам тестировал…
– Ладно! – оборвал его побледневший Лавронов. – Мне надо идти.
Он встал со стула, но вдруг придержал свой решительный порыв. Не глядя на Хруща, тоже поднявшегося вслед за ним, тихо переспросил:
– Значит, говоришь, Мадлена?..
– Мадлена, – подтвердил Хрущ. – Запомни.
Вадим Валерьевич дёрнул желваками на скулах:
– Очень хорошо запомнил.
– Что случилось, брат? – Руслан Оздоев прервал беседу с Зацепиным, и двинулся к вышедшему из-за стола Лавронову.
– Руслан… – Вадим Валерьевич дружески взял за плечи давнего школьного товарища. – Спасибо тебе за чудесный вечер, за угощение царское, спасибо, дорогой! – Во власти кипящих в нём чувств, он порывисто и крепко обнял друга. – Всё. Мне надо идти.
– Чего так скоро?
Лавронов не хотел ни врать, ни говорить правды.
– Надо, – тихо, но твёрдо повторил он.
– Ну, раз надо, так надо, – почувствовав непреклонность в решении друга, согласился хозяин вечера. – Спасибо, что пришёл, брат. И, это… – он заглянул в трезвые, немного сумасшедшие глаза Лавронова. – Про твой спектакль всё в силе. Я финансирую. Оформим всё по документам, как спонсорскую помощь… Погоди, шофёру скажу, отвезёт.
Лавронов категорически отказался:
– Нет, нет, я пешком. Хочу по свежему воздуху прогуляться.
– Что-то случилось, брат. Я понимаю…
Лавронов энергично шагал по выбеленным снегом ночным улицам, не разбирая дороги и горячо переживая невероятную страшную новость.
Ноги сами привели его к театру.
У высокого, кажущегося хмурым, здания с плоским фасадом, освещённым лишь светом уличных фонарей, Вадим Валерьевич остановился и только здесь понял, что пришёл не туда. Слепые, тёмные окна театра произвели на него неприятное, даже отталкивающее впечатление. В голове мелькнула мысль, что если в эту минуту его заметит сторож, то решит, что у директора перемкнуло в голове, и он ночью пришёл на работу. Но ведь он и вправду в эту минуту был словно безумный, и как всякий безумный имел болезненное право на неадекватный, крайний поступок. И Лавронову очень захотелось сейчас найти камень и швырнуть его в театральное окно! Так швырнуть, чтобы вдребезги, в мелкую крошку разнести его к чёртовой матери!..
Нервно дёрнувшись всем телом, он решил, что в своих эмоциях зашёл слишком далеко и попытался взять себя в руки. Попытка, в конце концов, обрела форму бессильного смирения: он сделал несколько шагов назад, не сводя глаз с громады спящего тёмного чудовища, называемого театр, затем развернулся и теперь уже осмысленно, целенаправленно и зло зашагал домой.
Эту ночь он не спал. Совсем не спал. Даже не сомкнул глаз. Его в постели трясло, как в горячечной лихорадке.
