Он помнил, что сегодня должна состояться репетиция спектакля «Бравый солдат», поэтому вытащил из ящика стола блокнот со своими заметками.
В кабинете стоял возле стены большой коричневый письменный стол, рядом со столом – два кресла, вдали у окна телевизор, холодильник, книжный шкаф, мягкий диван. На стене выше стола висел портрет Станиславского, Ширмыршлянский почитал известного режиссера, его систему и всегда повторял на репетициях известные слова Станиславского: «Не верю!» На столе худрука красовался новенький ноутбук, принтер. Зазвонил телефон, но Ширмыршлянский не торопился брать телефонную трубку. Однако телефон звонил, не переставая.
– Да, слушаю… – вяло протянул Ширмыршлянский, беря трубку и перелистывая блокнот.
– Ну, Иосиф Борисович, не торопишься трубку брать? – услышал он в трубке уверенный и насмешливый баритон.
Ширмыршлянский отложил блокнот, услышав в трубке голос художественного руководителя Драматического театра Юрия Ксенофонтовича Сеновина.
– Гм, приветствую тебя, Юрий Ксенофонтович! – чуть улыбнулся Ширмыршлянский. – Чем обязан звонком?
– Да, так… Вспомнил о тебе, решил позвонить. Али побеспокоил? Отвлек от репетиций?
– Пока я только зашел в кабинет, если честно.
В трубке раздался приглушенный смех Сеновина:
– Ха!.. И поздновато ты на работу являешься, друг мой!
– Совсем нет, – возразил Ширмыршлянский, – как всегда, в одиннадцать часов. Вообще – то мне не десять лет, чтобы мне тыкать! Я сколько раз о том тебе говорил!
В трубке снова раздался смех, Сеновин быстро ответил:
– Ладно, будем общаться на «вы»… Я…
– У тебя какая‑то новость или нет? – нетерпеливо спросил Ширмыршлянский.
– Хотел попросить тебя…, извините, вас попросить помочь мне с новыми актерами. – Сеновин вспомнил, что Ширмыршлянский не терпел фамильярностей к своей дорогой персоне, хотя всем остальным тыкал, даже к собеседникам старше себя по возрасту.
– Новыми? У тебя в знаменитом Драматическом театра не хватает актеров? – удивился Ширмыршлянский.
– Как сказать…
– А ты правду скажи, авось полегчает, – усмехнулся Ширмышлянский, закуривая трубку.
– Штатных единиц у меня в театре свободных нет, то правда, но проблема в том, что все актеры старые… Нет молодых актеров! – признался Сеновин.
– Сочувствую, Юрий Ксенофонтович, сочувствую!.. И понимаю тебя прекрасно, когда самая молодая актриса в театре в возрасте пятидесяти восьми лет.
– Гм, вот мне не до смеха, – сухо ответил Сеновин, прекратив смеяться.
– Есть у меня молодые актеры, целых два есть, – ответил Ширмыршлянский, вспомнив о Кузнецове и Архиповой, – но они тебе не понравятся.
– Это почему?
– Дерзкие они… Настойчивые… И для твоего театра они вовсе юные, всего лет двадцать пять.
– Хорошо! Я согласен, можно с ними переговорить?
– Не уважают они свое начальство… А переговорить с ними всегда можешь, если захочешь. Главное, чтобы они согласились перейти в твой театр. – Ширмыршлянский говорил, вспоминая последнюю репетицию спектакля «Бравый солдат» и короткую словесную перепалку с Кузнецовым и Архиповой, хмурясь.
– Обломаем их.
– Не уверен, молодые, настойчивые, цену себе знают!
– Гм, все мы цену себе знаем…
– Да ну?.. И во сколько ты меня или себя оцениваешь?
– Ладно, давайте по делу…Вы мне их отдадите? – с надеждой спросил Сеновин.
– Ну, что значит отдашь? Они разве крепостные? Не пойдут они в твой театр! Я‑то с радостью им предложу к тебе перейти, честно, с радостью от них отделаюсь…
