Я не отвечаю.
– Думаешь, твоя мама хотела бы, чтобы ты бросила заниматься фотографией?
– Не говорите о моей маме. – Я сильно ударяю по столу ладонью, и школьники, сидящие рядом, затихают и начинают прислушиваться к нашему разговору.
Мистер Жерарди даже не вздрагивает.
– Так как ты думаешь?
Нет. Она бы этого не хотела. Ей, наверное, было бы стыдно за меня.
«Ох, Джульетта, – вздохнула бы она, покачав головой. – Неужели я вырастила тебя такой трусишкой?»
Мысль об этом не вдохновляет. Наоборот, мне хочется поглубже уйти в себя.
– Вы можете найти себе в помощники кого-то другого, – встревает Роуэн.
– Речь идет об альбоме выпускников, – не подумав, рявкаю я. – А не об «Инстаграме».
Улыбнувшись, она делает очередной глоток газировки.
– Тогда займись этим сама.
Ладони снова вспотели. Задумавшись, я катаю между ними бутылку воды. Да в чем проблема? Это же не конец света, а всего-навсего обычный фотоаппарат, час моего времени – и будет кучка дурацких снимков, на которые потом взглянут от силы раз или два.
Воображение рисует коробку с разбитой посудой, выкинутую в мусорный контейнер.
Мистер Жерарди терпеливо ждет моего ответа.
– Вы сказали, что дадите мне фотоаппарат? – смотрю я ему в глаза. – К маминому я уж точно не смогу притронуться.
Выражение его лица не меняется. Люблю это в нем.
– Конечно.
– И я поснимаю всего один час?
– Да. Никаких постановочных фото. Поснимаешь всех в непринужденной обстановке. Столько времени, сколько захочешь, и того, кого захочешь.
Делаю глубокий вдох. Такое ощущение, будто я стою на краю обрыва и все подначивают меня прыгнуть вниз – включая маму. Все убеждают, что со мной ничего не случится, в то время как я вижу лишь зияющую пропасть.
– Я подумаю об этом.
Удивительно, но мистер Жерарди решает не давить больше на меня.
– Подумай, – говорит он, поднимаясь со скамейки. – Сообщи мне о своем решении перед фестивалем.
Это я могу.
* * *
Папа приносит на ужин что-то из ресторана Kentucky Fried Chicken. Я не любитель фастфуда, но ничего не ела на обед, и желудок требует своего. Жареным цыпленком пахнет так вкусно! Папа еще не успевает поставить на стол пакет, а я уже достаю из буфета тарелки.
Я моментально разрываю пакет и начинаю вытаскивать упаковки с едой, поглощая при этом печенье. Пюре. Соус. Макароны с сыром. Все желтое. Никаких красочных вкраплений. Даже зеленого горошка нет. Ну и ладно. Я открываю коробку с картошкой и раскладываю ее по тарелкам. Папа не сводит с меня глаз.
– Что? – с набитым ртом спрашиваю я.
– Ты дома. – Он прочищает горло. – И ты ешь.
– Я всегда ем.
– Нет, Джульетта. Не всегда.
Я перевожу на него взгляд. Он такой заурядный. Я всегда поражалась: что в нем мама нашла? Она во всем выделялась. Стоило ей зайти в комнату, и ты уже не мог оторвать от нее глаз. Казалось, своим присутствием она освещает все вокруг. Папа же совершенно обычный. Каштановые волосы, карие глаза, коренастое телосложение. Наверное, его можно назвать милым. Ребенком я была с ним очень близка, но когда из-за месячных у меня начались перепады настроения, он, не зная, как себя со мной вести, предпочел отдалиться.
– Что изменилось? – спрашивает он.
– Ничего, – отвечаю я ровным голосом. – Я не обедала. Проголодалась.
– Ясно. Принести попить?
– Ага.
Папа берет себе пиво, а передо мной ставит стакан молока. Я закатываю глаза. Молоко. Мне шесть лет? Чудо, что он соломинку в стакан не опустил. Меня подмывает глотнуть пива и посмотреть на его реакцию. Однако на сегодня мой жалкий запас храбрости исчерпан. Мы некоторое время молча едим. Меня раздразнил запах жареного цыпленка, но его кожица оказалась слишком жирной, и, сняв ее, я медленно отрезаю кусочек мяса.
