Тексты-картины и экфразисы в романе Ф. М. Достоевского «Идиот» - страница 39

называют "обыкновенным большинством"» (383), и эти же слова с утрированным злорадством бросит в лицо Гане больной, уже почти умирающий Ипполит. В Гане нет ни настойчивости, ни одержимости сильными страстями. Не умея понимать себя, он не умеет видеть других и задумываться о том, как другие видят и понимают его. Он не психолог, не физиогномист, и проникновенные прочтения почерков, портретов и индивидуальных черт характера ему недоступны. В эпизоде, где Настасья Филипповна, безжалостно пародируя мелодраматические эпизоды из Дамы с Камелиями, изображает из себя «бесстыдницу», которая «из одной похвальбы, что миллион и княжество растоптала, в трущобы идет», Ганя оказывается не в силах ни дать отпор Рогожину, перекупившему у него Настасью Филипповну, ни благородным образом покинуть гостиную, превратившуюся уже и не в театральные подмостки, а в помост аукциона. «Со шляпой в руке…. он стоял молча и всё еще как бы оторваться не мог от развивавшейся перед ним картины» (143). Он и в обморок падает не сраженный отказом от невесты, а сломленный испытанием, когда Настасья Филипповна бросает в огонь рогожинские сто тысяч. Но Настасья Филипповна перетолковывает картину этого обморочного бессилия, выставляя Ганю несколько более благопристойным образом: «А не пошел-таки, выдержал! Значит, самолюбия еще больше, чем жажды денег. Ничего, очнется! А то бы зарезал, пожалуй», и обращаясь ко всем присутствующим как свидетелям, повторяет: «… слышали? Пачка его, Ганина. Я отдаю ему в полную собственность в вознаграждение… ну, там чего бы то ни было. Скажите ему. Пусть тут подле него и лежит» (146, 147-48).

Итак, Настасья Филипповна, даря Гане фотографию и обещая вечером сказать «последнее слово», выполняет обещание, и сюжет и истолкование картины-экфразиса «Дар – залог – испытание – вознаграждение» приходит к завершению, служа одновременно завершением и более тривиальной картины, о смысле которой Фердыщенко говорит Гане: «… самый скверный поступок твой и без того всем известен» (131). Но поскольку на втором плане всей серии картин «Ганя с портретом – Ганя лицом к лицу с Настасьей Филипповной» вырисовывается фигура Рогожина, в заключительные слова «королевы», присудившей вознаграждение одному из ее искателей, проникает предвосхищенное слово-суждение, представительствующее от мира чувств и страстей Рогожина и переадресованное лежащему в обмороке Гане. Неведомо для себя, она выбирает слова, которые резонируют с ответом, полученным Ганей от Мышкина утром этого же дня:

– А Рогожин женился бы? Как вы думаете?

– Да что же… Женился бы, а через неделю, пожалуй, и зарезал бы ее» (32).

Ганино обращение с портретом, его поведение, изображенное как цепь картинных жестов и несловесных высказываний, его нетерпеливые вопросы, обращенные к князю, все же не дают возможности и столь проницательному наблюдателю, как Мышкин, догадаться, какой намек таится в самом акте дарения. Он догадывается, что тайна портрета и тайна дара взаимосвязаны, ходит вокруг разгадки, глядя на портрет, но не может угадать, какого душевного дарования лишена Настасья Филипповна, почему ее невозможно будет спасти. По словам генерала, она не «искательница», она без сожалений «шваркает» под ноги старику Рогожину подаренные ей Парфеном серьги, возвращает генералу презентованный ей дорогой жемчуг и легко дарит то, чему сама не придает цены и ценности. Но милостиво даровать понимание и принимать прощение она не умеет. Лишенная милосердия, она помнит зло, причиненное ей, не умеет прощать ни себе, ни другим.