Спасло деда то, что чернявая и бровастая физиономия собирателя грибов сразу возбудила скинхедские инстинкты Лехи. И когда в руках Козюкевича неведомо откуда объявилась внушительная посудина с дымящейся ядовито-зеленоватой жидкостью, он заорал на ее владельца: «Ополосни клыки сначала!». Освеженный пивом вопль Лехи был настолько могуч, что заглушил всю стихию веселья, и Козюкевич с перепугу макнул свои желтые клыки, которые он без стеснения являл народу, в зелье.
Эффект был неутешительный для Никитича. Челюсть вампира вначале мелко затряслась, потом отвалилась, из пасти игриво вылетел султанчик дыма, после чего Козюкевич, закатив глаза, пал на затертый пол «Ночных поганок». Впечатленная толпа вокруг радостно возликовала.
К несчастью, неутомимый дед повел себя бесшабашно: успел выхватить у интригана сосуд с напитком, понюхал его и торжествующе объявил, что грибы тут присутствуют. После чего произвел над сосудом какие-то пассы. В результате напиток изменил зеленый цвет на розовый, а затем наполовину исчез в распахнувшейся бороде деда. Видимо, атмосфера всеобщей безответственности оказала тлетворное влияние и на домового.
Дальнейший рассказ Никитича носил подозрительно обрывистый и противоречивый характер, из чего можно было заключить, что дед ликвидировал вредные свойства зелья явно не полностью. Что и подтвердила Весняна:
– Я неладное почуяла с дедом и помчалась по ориентиру к нему. По мышиным ходам. Тебя, Ант, будить не стала, а надо было… Когда их выкидывали на улицу, дед ну совсем окосевший был! Да и Леха не меньше.
– Кого выкидывали? – взвился Никитич. – Это мы их там распушили! Вот ежели бы Мавруша под ногами не путалась, я бы этих поганок по кирпичику раскатал!..
– Если бы не Мавра, ты бы этот кувшин с пойлом допил, и тогда неизвестно, что бы с тобою сталось!
– Или с «Поганками», – сердито буркнул дед, явно чувствующий свою вину. – А кувшин из рук забирать да об пол брякать – это несправедливо. Особливо, когда он не пустой.
До сути конфликта, возникшего между разгулявшейся троицей и ночным заведением, Антон докопался не сразу. Никитич шипел, а его дымчатая борода возмущенно парила в воздухе, прежде чем стало ясно: на одном из этажей заведения тусовалась компания, возглавляемая неким деятелем от шоу-бизнеса, коего окружающие звали Няшкой, а дед тут же переименовал в Бяшку. Пока деятель кокетливо и томно бросался на руки почитателям, Никитич терпел, тем более что Леха популярно объяснил ему, что сей субъект имеет отдаленное отношение к лично им уважаемому старинному шлягеру, трогательно повествующему о миллионе алых роз, а также к серии других не менее уважаемых шлягеров, ныне незаслуженно забытых.
Однако тут в «Ночных поганках» объявилась стайка стеснительных юношей, призванных, как выяснилось, отнюдь не для придания дополнительного колорита заведению, поскольку вышеозначенный Бяшка немузыкально взвыл: «Зайки мои!», после чего, прихватив самого миловидного обладателя подкрашенных век, блудливо удалился с ним в ближайший туалет.
– Это он чего? – не понял поначалу Никитич. – На горшок пацана повел?
– Посмотри – увидишь, – сердито буркнул Леха, наливаясь злобой. – Гад, а еще об алых розах тут распинался… Вставить бы ему эти розы в заднее место! Продюсер хренов. Мало ему львиц светских.
Любопытный дед ничего не понял и, подогретый вампирским напитком, шмыгнул вслед за парочкой, непонятно как миновав телохранителей любителя заек.
