Коля снова замолчал. Каждое последующее слово давалось ему тяжелее предыдущего, и казалось, что вскоре он будет способен издавать лишь нечленораздельные звуки. Раздвоение личности – это ещё не беда, а вот когда эти личности начинают вести борьбу между собой… Но внутри Коли заключалось не две, а как минимум три личности.
Актаков мысленно ухватился за воспоминания о сегодняшнем неудачливом и сером утре, и это несколько помогало, хотя всё равно не могло избавить от противостояния, происходящего внутри.
Он знал, что Коля мог бы рассказать намного больше того, что он уже сказал, но кто-то или что-то не позволяет ему этого сделать, иначе будет разрушен тот мир и тот порядок, к которому они привыкли. Актаков уже ощущал себя на месте Коли и всей той половиной, которая воспринимала голубое сияние его глаз, восторгался им, сочувствовал ему и поражался, как же тот смог всё это вынести.
За доли секунды произошли странные перемены во всём. Палата как будто наполнилась чем-то материальным, и шторма сменяли штили, а потом всё шло по новой. Коля и Актаков превратились в марионеток, исполняющих чужую волю.
– И после этого наступит третий этап, – Коля уже не говорил, а кричал, словно пытался перекричать завывания обезумевшей толпы, противостоящей ему. Красные прожилки в его глазах утолщались и увеличивались в размерах. – Это будет заключительный этап перед приходом Господа Бога нашего на землю многострадальную! Все живущие проклянут тот день, когда пошли по пути греха, и дьявола проклянут тоже. Только пройдёт уже время раскаяний, и каждый будет в ответе за все свои поступки! Они будут рыдать, но это – пустяк в сравнении с тем, как рыдал Отец наш, видя, что мы тут творим!
Они узнают, что не существует никакого дьявола, кроме того, который прячется в каждом человеке. Они будут оправдываться, но не смогут оправдаться, потому что им в укор поставят тело Глаголющего, которого они убьют, и вынесут на всеобщее обозрение и осмеяние. Так закончится эра человечества.
– Неужели у нас нет никаких шансов? – спросил подавленный Иван Фёдорович.
– Боюсь, что так. Если и есть ещё возможность повернуть на тернистый путь раскаяния и спасения, то это надо делать немедленно, иначе будет слишком поздно. Вы знаете, Иван Фёдорович, мне кажется, что предпринимать что-либо уже бесполезно. Я слышал Глаголющего и боюсь, что он уже умер.
– Этого не может быть! Где он?! Кто он?! Как его зовут?! – Актаков лихорадочно принялся соображать, но ничего не получалось, так как оставалась ещё та часть, которая требовала немедленно поставить диагноз этому человеку, прописать лекарства и оставить в покое.
– Я не знаю, – ответил Коля.
– Но ты же говорил… – Актаков запнулся, подбирая слова, а потом продолжил. – Но ты же говорил, что видел и слышал его! Ты же не хочешь обмануть меня?! Где он?!
– Я не обманываю Вас, – сказал Коля, перейдя на полушёпот. – Я его слышал, когда не слышали остальные, я видел его, но только здесь, – при этом он приложил руку к своей голове.
Внезапно связь, державшая Колю и Актакова в едином потоке, оборвалась. Актакова обуяла слепая ярость, и он понял, что до сих пор его просто-напросто водили за нос. Но он был врачом-психиатром, а потому умел держать себя в руках.
Он хотел задать Коле очень важный вопрос, с которого, по большому счёту, и надо было начинать, но он не находил в себе моральных сил сделать это. Он понимал, что если сейчас откроет рот, то обрушится на несчастного безумца всей своей «тяжёлой артиллерией», и тогда уж тому несдобровать. Но он не мог сделать этого. Душа и сердце восставали против.
