Читать онлайн Эльнар Хажиев - Темный писатель

Н-ый месяц 1736 год.

Три года прошло с того мгновения, когда я умер. И вот, словно в плену собственного бессилия, я так и не смог создать ни строчки. Ушедший из жизни в столь юном возрасте, я оставил лишь два десятка страниц своего романа. Двадцать шесть лет жизни в никуда, и даже после смерти, здесь, в Подземном мире, я умудряюсь жаловаться и мучить себя за это.

Бесконечность, казалось бы, должна дарить шанс, время, возможности. Но здесь, по ту сторону, время – лишь эхо былого. Я ощущаю его не как течение, как тягучий, вязкий мед, в котором застряли мои мысли. Иронично, не правда ли? При жизни я жаловался на нехватку времени, а теперь оно у меня есть в избытке, но использовать его я не могу.

Здесь, в Хайлаке, казалось бы, место умиротворения и вечного покоя, а я все никак не могу найти себе места. Тени великих писателей прошлого скользят мимо, погруженные в свои мысли, словно все еще творят, даже за пределами смертного мира. Я же ощущаю себя лишь жалкой тенью их таланта, навеки обреченной на наблюдение. Пытаюсь уловить обрывки их бесед, в надежде почерпнуть хоть искру вдохновения, но слова пролетают мимо, не находя отклика в моей душе.

Воспоминания, словно раскаленные угли, жгут изнутри. Каждая недописанная страница, каждый упущенный шанс, каждый нереализованный замысел – все это с неумолимой силой давит на меня, заставляя вновь и вновь проживать моменты сожаления. Зачем мне вечность, если я не могу использовать ее для того, что всегда любил больше всего на свете? Зачем мне покой, если я терзаюсь от нереализованных амбиций?

Я пытался. Пытался вновь обрести хватку, вновь почувствовать, как слова сами собой складываются в предложения, как истории рождаются из ничего. Но тщетно. Перо не слушается моей руки, чернила кажутся безжизненными, а бумага остается девственно чистой, словно насмехаясь над моим бессилием. Кажется, сама смерть отняла у меня дар, оставив лишь пустоту и вечное осознание собственной несостоятельности.

Возможно, это и есть моя кара. Не за грехи, совершенные при жизни, а за таланты, которыми не сумел распорядиться. Или, быть может, это и есть те самые тяжкие муки, что ожидают душу после ухода из бренного мира. Множество незавершенных дел, грандиозные замыслы и…

Я больше не могу.

Не могу терпеть этот вычурный мир, где все окутано мраком, а небо алое, как кровь. Этот мир, излучающий спокойствие лишь для мертвых, в котором почти ничего не происходит. Меня окружают лишь покойники.

Но спешить некуда, пройдет еще три года, и, возможно, я запишу еще пару строк.

Для кого? Для мертвых?

А может, для себя, чтобы не забыть, что когда-то билось сердце. Что когда-то я чувствовал гнев, страх, любовь. Здесь, среди этих безмолвных теней, легко потерять связь с самим собой, стать лишь эхом эха, отражением отражения. И тогда уже будет неважно, какого цвета небо, потому что не останется глаз, чтобы его видеть.

Я стараюсь цепляться за мелочи. За воспоминания о дожде, о вкусе хлеба, о смехе матери. Эти крохи, как искры в бесконечной ночи, не дают пламени окончательно угаснуть. Иначе я ничем не буду отличаться от них, от этих неподвижных фигур, растворенных в алом тумане.

Три года. Это долго. Или коротко? Здесь, где время словно остановилось, сложно судить. Но у меня есть больше чем три года, чтобы попытаться найти хоть какой-то смысл, хоть какую-то причину писать, чувствовать, быть. Чтобы попытаться выбраться из этой могилы разума, прежде чем она станет моей вечной обителью.

Я мечтал стать известным автором для живых! Для тех, кто дышит и чувствует. Мне хотелось бы быть как один старец, переживший более четырех столетий. За это время он создал тысячи произведений. Я представляю себя тем старцем, чьи произведения пережили века. Его мудрость и опыт передаются из поколения в поколение, его слова вдохновляют и утешают. Я понимаю, что до него мне далеко, но я не теряю надежды. Каждая строчка, каждая страница – это шаг к моей мечте, к бессмертию в памяти потомков.

Несомненно, если мне суждено было бы стать верным помощником и соратником бога Селя, защитника человечества, я мог бы провести долгие годы, наполненные смыслом. Такие встречи с захватывающими приключениями вдохновляли бы меня безмерно. Однако, увы, я не сумел дожить и до тридцати лет. И теперь, даже после своей смерти, я все еще испытываю горечь от утраты и печали, охваченный воспоминаниями о своих бедах.

Гуляя по городу Хайлак, в царстве подземном, я все чаще начинаю замечать, как новые покойники, словно призраки, прибывают сюда с определенной периодичностью. И эта частота уменьшается, словно в нормальном мире разгорается нечто тревожное.

– Там что, война? – спросил я сам себя и в тот момент услышал голос за спиной, словно пробуждающийся из глубин моей души.

– Война, не война, – ответил голос томным и низким женским тоном. – Люди всегда умирают, иногда напрасно и иногда рискуя, а иногда и вовсе по прихоти судьбы.

Это была богиня Оделиан. Я встречал ее множество раз, когда ее сестра Селерия стремилась создать для меня звериную голову, но я решительно отказался. Оделиан щедро позволила мне сохранить человеческое обличие, за что я был ей признателен, просто утверждая, что я писатель.

Однако, если честно, писатель из меня плохой. Я порой не в силах связать и пары слов.

Оделиан всегда относилась ко мне с добротой и нежностью, несмотря на то что ее облик сильно отличался как от людей, так и от богов. Ее сестра была безусловно красивее и более человечной. Оделиан не носила одежду. Ее ноги элегантно изгибались, словно у животного, в двух местах, а руки украшали острые когти. Нежное покрытие ее тела напоминало чешуйки, и лишь малые детали мягкие изгибы и округлые формы указывали на ее женственность. Рост ее был внушительным, создавая ощущение, что она вечно возвышается надо мной. Лицо же ее внушало ужас: шлем и рога сливались воедино, как неразрывные составляющие головы. Жесткие костяные скулы, стремящиеся от висков, и кровожадный взгляд лишь подчеркивали это зловещее впечатление. Но вид ее обманчив и она добра ко мне.

Я не знал, почему Оделиан выделила меня среди прочих покойных. Возможно, ей просто было скучно наблюдать за бесконечными интригами и войнами между богами. А может, в моих бессвязных попытках складывать слова в истории она видела что-то, что ускользало от понимания остальных. Что-то, что отражало хаос, бушующий в ее собственной душе, хаос, который она так тщательно скрывала за маской невозмутимости.

Когда Селерия в очередной раз предлагала мне голову волка или медведя, Оделиан лишь печально качала головой. «Оставь его, Селерия. Ему не нужна твоя помощь. Он сам выберет свою форму, пусть и медленно». Ее слова были одновременно защитой и укором. Защитой от навязчивой «заботы» сестры и укором за мою творческий ступор. Я чувствовал себя виноватым, как ребенок, не оправдавший надежд матери.

Однажды я осмелился спросить, почему она ко мне так добра. Она лишь улыбнулась, и этот улыбка, при всем ужасе ее облика, была на удивление теплой.

– Ты видишь мир иначе, чем большинство. Ты не боишься смотреть правде в глаза, даже если она тебе не нравится. Это редкое качество, особенно среди тех, кто считает себя богами, – потом она надолго замолчала, глядя куда-то вдаль, за пределы моего понимания. – К тому же. – Добавила она тихо, словно говоря сама себе. – Мне нравится, как ты запинаешься, пытаясь объяснить то, что не можешь объяснить.

И я продолжал запинаться, продолжал пытаться складывать слова в истории, зная, что Оделиан наблюдает за мной, ища в моих неуклюжих фразах отблеск истины, которая была скрыта от всех остальных. Возможно, именно в этом и заключалась моя истинная роль: быть кривым зеркалом, отражающим божественный хаос.

У людей обычно нет крыльев, хотя я четко помню, как у некоторых они были, когда я еще жил. У Оделиан же они присутствовали, прекрасно гармонируя с ее чешуйчатой кожей, словно доспехи. Не знаю, почему, но я доверяю ей за ее заботу и внимание. Иногда мне кажется, что ее заботы слишком много для меня, и она словно не все говорит. Пытаясь завоевать мое доверие. Может быть, Оделиан задумала что-то грандиозное и приготовила новый путь искупления для меня. А возможно, это всего лишь мой сон, и ее костяные рога в конце концов вопьются мне в грудь.

Тихий шелест ее крыльев, когда она приближалась, был одновременно успокаивающим и тревожным. Звук, обычно ассоциируемый со свободой, в ее исполнении приобретал оттенок неизбежности. Я почти чувствовал, как эти чешуйчатые паруса обдувают мое лицо, невидимая волна воздуха, пронизанная каким-то запахом, странного и потустороннего. Запаха старых камней, снов, переживших века, и крови, пролитой во имя непостижимых богов.

Оделиан держала в руках кубок, наполненный дымящейся жидкостью. В воздухе витал тонкий аромат трав и специй, знакомый и в то же время неуловимый. Она протянула его мне, ее глаза мерцали в полумраке.

– Выпей, писатель. Это успокоит твои терзания и прояснит путь, – голос ее был низким, бархатистым, способным как убаюкать, так и запугать.

Я взял кубок, ощущая странное покалывание в кончиках пальцев. Доверие и сомнение боролись во мне, как два зверя, сражающиеся за свою добычу. Я сделал глоток. Жидкость обожгла мой язык, оставив после себя привкус горького меда и прокаленного металла. Мир вокруг меня поплыл, краски стали ярче, звуки громче. В уголках моего зрения заплясали тени, обретая формы, о которых я даже не подозревал. Я видел сквозь стены, сквозь время, в самые глубины своего подсознания. И там, в этом хаосе образов и ощущений, я увидел ее истинную цель. Не искупление. Не спасение.

В ужасе я выронил кубок. Разлетевшись на осколки, он рассыпал свою отравленную драгоценность по полу. Оделиан не изменилась в лице. Наоборот, в ее глазах вспыхнула довольная искра, словно она только и ждала этого момента. Порхнув сильно крыльями она исчезла.

Хайлак – город не лишенный своих очарований, если лишь не учитывать тот мрачный факт, что все его обитатели уже оставили этот мир. Это обитель посмертия, место, куда души приходят после завершения своих земных жизней. Город кажется бесконечным, так же как и вечные муки его жителей. Тем, чья смерть была особенно трагичной, даруется звериная голова, и они обречены испытывать бесконечную агонию, страдая от незавершенных дел и замыслов, оставшихся в их былом существовании.

Архитектура и культура этого места поражают своим неистовым колоритом. Здания – могучие, высокие, широкие, обладающие несуразной и грубой формой – все они черного цвета. Красное небо и черные конструкции великолепно сочетаются друг с другом. Здесь преобладает черное: большинство продуктов, предметов обихода, даже мое перо для письма. Никаких паровых установок, лишь бесконечная тьма и гнетущая тишина.

Бродя по этим улицам, чувствуешь себя песчинкой в бушующем океане скорби. Каждый камень мостовой, каждая кованая решетка хранят отпечаток невысказанной боли, непрожитой жизни. Здесь нет привычной нам последовательности, нет логики, к которой привык разум. Время течет по-другому, растягиваясь в бесконечность, а затем сжимаясь до болезненного укола воспоминаний. Воздух тяжелый, пропитан запахом тлена и разочарования, словно вечный погребальный костер, никогда не догорающий до конца.