Темный угол. Записки о горьком детстве - страница 4

А вот кричать, к сожалению, я разучилась лет в пятнадцать, когда в нашей семье появился второй отчим. До сих пор я не могу сознательно заставить себя закричать – горло сжимается до хрипа, ладони потеют, а в ушах звенит. Это называется «горловой блок» и с этим тоже, конечно, можно работать, но я все равно ужасно завидую людям, которые могут покричать от души – это такая большая отдушина!

М.: «Мама часто нас лупила, и иногда по-черному, следы оставались от выбивалки, например. Мы с сестрой всегда во дворе, говорили что это мы дрались и друг другу поставили.»

Н.: «Причина моего появления в приёмной семье банальна и достаточнораспространена: у матери не получилось выносить и родить ребёнка, несмотря на множество попыток. Её сестра умерла в том же, 1995 году, перед тем как я появилась в этой семье.

Сестра моей приёмной матери умерла зимой, в начале года. Молодая, красивая женщина, которой было всего 32 года, не была замужем и не имела детей. Её болезнь началась в детстве, но во взрослом возрасте внезапно обострилась, и неправильное лечение привело к её преждевременной смерти после непродолжительного периода пребывания в больнице. Моя мать к тому моменту уже три года как была в разводе, и встречалась с мужчиной, который жил в другом городе. Бабушка уже вышла на пенсию, а дедушка заведовал кафедрой в местном университете. Эта семья выглядела внешне полностью благополучной, за исключением того, что мать и тётка не имели ни своей семьи, ни детей, и существовали на одной жилплощади с родителями, что не могло не порождать конфликт поколений.

Идея усыновить ребёнка появилась в тот период, когда вся семья переживала горе от смерти её сестры. Бабушка погрузилась в него с головой: плакала каждый день, окружила себя портретами умершей дочери, воевала с системой здравоохранения, и пыталась засадить за решетку лечащего врача (что ей так и не удалось), дедушка ушёл с головой в работу, а мама – в докторскую диссертацию. Видимо, это было попыткой заполнить пустоту внутри: они все переживали горе, но каждый по отдельности, и сложно было представить, чтобы они объединились, чтобы пережить его вместе. Знакомые устроили возможность найти ребенка, и мать поехала в другой угол региона, чтобы его забрать. Эту девочку звали Н., ей было 6 лет, на её глазах погибла её мать. Н. прожила в нашей семье какой-то короткий срок – то ли месяц, то ли два… Однажды, она вытащила из кармана какого-то плаща мелочь и пошла гулять с ней на улицу. Дедушка нашёл её в подземном переходе, где она с кем-то торговалась, что-то покупала. Н. отвезли обратно в детский дом, напоследок она сказала: «Ну хоть апельсинок поела…».

Бабушка категорически не хотела повторения истории: «Никого не привози, никого нам не надо, проживём как-нибудь сами…». Но мать это не остановило, и думаю, она подсознательно всё же не могла смириться с неудачей. Я как-то задавала ей вопрос, что заставило её выбрать именно меня. Она ответила, что глядя на меня, испытала что-то вроде дежавю: «У меня возникло ощущение, что мы с тобой уже где-то встречались». Говорят, люди подсознательно симпатизируют тем, кто им кого-то напоминает.

Первые мои воспоминания нового дома связаны с животными: у моей семьи была молодая собака породы боксёр и подобранный с помойки кот. Мне рассказывали, что увидев кота, я в испуге запрыгнула на диван с ногами. Бабушка никак не могла принять мысль, что меня мог напугать какой-то кот, и решила, что мое поведение было скорее демонстративным. Мне сложно что-то сказать об этом, но у неё сложилось впечатление, что мне свойственно отыгрывать какие-то ситуации и врать. Очевидно, что доверием ко мне у неё изначально не пахло. Насчёт моего доверия к вновь обретенной семье – вопрос сложный, как и у любого ребёнка из детского дома (причём выросшего там).