– Все целы? – голос Радомира прозвучал хрипло и надтреснуто.
Всеволод лишь крякнул в ответ, утвердительно, даже не повернув головы. Горислав молча кивнул, но его взгляд уже не был направлен на друзей. Он медленно, с профессиональным, отстраненным любопытством хирурга или мясника, скользил по мертвым телам.
– Обычные тати, – пророкотал Всеволод, брезгливо подталкивая ногой одного из убитых. Тело глухо перекатилось на бок. – Шакалы лесные. Получили по заслугам. Похороним по-быстрому и будем спать. Утро вечера мудренее.
– Погоди, – остановил его Горислав. Его тихий, всегда ровный голос прозвучал необычно настойчиво, заставив и Радомира, и Всеволода обернуться.
Следопыт присел на корточки возле тела, которое лежало ближе всех к нему, пронзенное его собственной стрелой. Это был тот самый разбойник, что первым, с диким гиканьем, выскочил из тьмы. Горислав не смотрел на рану в горле, откуда все еще медленно сочилась темная кровь. Его внимание привлекло что-то другое.
– Радомир, дай света.
Радомир выдернул свой меч из земли, подошел к костру и вытащил самую большую, еще ярко горящую головню. Он подошел и поднял этот импровизированный факел над телом. В его неровном, танцующем свете, бросающем на землю дикие тени, стала отчетливо видна грудь убитого, где Горислав одним движением разорвал грязную холщовую рубаху.
И Радомир увидел.
Кожа была грязной, давно не знавшей воды, но на ней четко, как клеймо, выделялся уродливый знак. Он не был вытатуирован тонкой иглой, как это делали бродячие скоморохи или варяжские наемники. Нет, он был нанесен грубо и жестоко – либо выжжен раскаленным металлом, либо глубоко проколот толстым шилом, отчего края рисунка заплыли бугристыми, воспаленными шрамами. Знак был странным, и от одного взгляда на него возникало инстинктивное чувство тревоги, неправильности.
Он начинался как тугая, закручивающаяся внутрь спираль, словно маленький черный водоворот на коже, который, казалось, засасывал сам свет. Но внешний виток спирали не обрывался. Он плавно, противоестественно изгибался и вытягивался в стилизованное, но легко узнаваемое изображение вороньего пера с грубо прорисованными бородками.
Это было не похоже ни на один известный Радомиру символ. Не родовой знак полянина, древлянина или кривича. Не тайная воровская мета. И уж точно не символ ни одного из богов старого или нового пантеона. Это было что-то чужое, чуждое этому миру, темное и больное. От одного взгляда на этот отвратительный гибрид спирали и пера по коже пробежал ледяной холодок, который заставил забыть и об усталости, и о ночной прохладе. Это была метка мрака.
Глава 12: Братство Черного Пера
– Дьявольщина какая-то… – прошептал Всеволод, и его могучий бас превратился в сиплый, изумленный шепот. Он с нескрываемым отвращением смотрел на уродливую метку, словно та была ядовитой гадюкой, готовой впиться в него. Его рука сама собой поднялась и совершила широкий, неуклюжий жест – перекрестилась. Это была привычка, недавно и с трудом привитая киевскими священниками, жест, который старые воины использовали на всякий случай, как еще один оберег от всего непонятного и враждебного, от той нечисти, что не брал меч.
– Проверь остальных, – приказал Радомир, и его голос был напряженным, как натянутая тетива лука.
Забыв об усталости и боли от ушибов, они принялись за мрачную, тошнотворную работу. Подтаскивали тела поближе к угасающему костру, переворачивали их, заставляя застывшие конечности неестественно хрустеть, стаскивали с них рваную, пропитанную кровью одежду. Костер почти догорел, и лишь редкие, подрагивающие языки пламени плясали на дне ямы, полной углей. Их слабый свет выхватывал из темноты фрагменты жуткой картины: оскаленные в последнем беззвучном крике зубы, пустые, стеклянные глаза, отражающие мертвый свет, разинутые в удивлении или ужасе рты. Все это действо в ночном лесу походило на кощунственный ритуал, где живые допрашивали мертвых.
