тренировки,
теннис,
телевизор,
фотографии (он их здорово делал, с художественным вкусом, мог бы сменить специальность!),
обед
и уж потом, на ночь глядя, Дженни.
В ее романах до замужества (после – лишь увлечение кентавром, «ягуаром» – Робертом) она, конечно, главенствовала, романы ей нравились неопределенностью, напряжением, в романе до финальной точки не ясно: ты победила или проиграла? Но стоило мужику «отовариться», вдоволь «наесться», как он утыкался в газету, телевизор, книгу, садился на телефон или убегал по каким-то своим собачьим делам.
Сколько прошло, месяц или больше? Каждый вечер она дома, ужинает с Тони. Забыты культпоходы в гости, на концерты, в кино. Дженни возвращается с работы и попадает в театр одного зрителя. Ему интересна только она. Дженни подозревает, что ужин для Тони – повод сидеть и смотреть на нее. А ей интересно с ним разговаривать. И она ему выболтала много интимных подробностей из своего прошлого. Болтун – находка для шпиона, n’est ce pas Тони? Но как устоять, когда этот оболтус гипнотизирует ее влюбленными глазами? Никогда ничего подобного Дженни не испытывала.
– О’кей, налей мне полрюмки коньяка. Зачем ты меня спаиваешь? Ладно, мне самой приятно. Естественно, ожидала вопроса: приятно ли с другими? По обстоятельствам. Нет, замужем я была девочкой-паинькой. Вот до замужества… Это у вашего поколения очень серьезное отношение к сексу. Вернее, наоборот, сначала высокие принципы, мораль, а секс – нечто постыдное, о нем в приличном обществе не говорят. Теория стакана воды? Как ни странно, знаю: Коллонтай и эта… как ее, кокотка революции, Лариса Рейснер, комиссарша в пыльном шлеме. Образованна? Я? Что есть, то есть. Книги читала. Не похоже? «Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав, к сожалению, трудно. Красавице платье задрав, видишь то, что искал, а не новые дивные дивы. И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут, но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут – тут конец перспективы». Угадай с двух раз. Элиот? Мимо. Кто? Да, с русской поэзией у тебя, профессор, туго. Бродский, Иосиф Бродский, нобелевский лауреат. Так вот, когда я была мелкая – извини, жаргон, – ну, маленькая, пятнадцать-шестнадцать лет, наше поколение совершило Великую Октябрьскую Сексуальную Революцию. Секс для нас – удовольствие, физиология, спорт, полезно для здоровья… Жду реплики. Правильно, профессор, сжигает лишние калории. «Не забуду мать родную и столовую самообслуживания на Вилшер-бульваре». Выколи на груди. Так вот, продолжаю. Я могу тебе рассказать, не краснея, как я спала с каким-нибудь мальчиком. Ты – не сможешь! Не спал с мальчиком? Охотно верю. Пауза. Жду вопроса. Стоп. Пишу его на салфетке, закрываю тарелкой. Итак, сколько их у меня было, мальчиков? Отодвинь тарелку, читай. Медиум, угадываю мысли. Двести пятьдесят? Фу, за кого ты меня принимаешь? Я пыталась бить рекорд Латвии в беге на восемьдесят метров с барьерами, но не в этом жанре. Тридцать. Ну тридцать пять. Так тебе все и докладывай. Могу иметь свои тайны девичьи? Между прочим, с тебя очередная новелла. Или лекция. Как скажешь. На любую тему. Пользуюсь случаем повысить свой культурный уровень. После горячего у кого-то будет заплетаться язык и кого-то надо будет укладывать спать. Со мной, конечно, не с чужой теткой. Я дочитала «Евангелие». Про автора никогда не слыхала. Был в моде? Для нас шестидесятые годы – как Средние века. А Робеспьер мне понравился. Тридцать шесть лет – и такая усталость от жизни! Сен-Жюст? Суровый чувак. Герой не моего романа. Кстати, неужели он совсем не знал женщин?
