– Ру-у-бить! Ска-а-кать! Пры-гать! На-ле-во! На-пра-во! Сохраняйте строй! Плотнее друг к другу! Ребята, поодиночке вас перебьют, как щенков!
Конечно, когда колонной, в шеренге по шесть всадников, неспешной рысью мы шли на полигон в Монтрё, то гуляки Венсенна останавливались и провожали нас одобрительными взглядами. Наверно, красивое было зрелище. Однако на полигоне я гонял эскадрон повзводно до седьмого пота, и рубашка на мне была хоть отжимай. Извечная армейская проблема: белье меняют, мундиры не меняют. Поэтому в армии не только устоявшиеся традиции, но и – пардон! – устоявшийся запах. Армию лучше наблюдать издалека, когда она дефилирует полками и эскадронами. Красивое зрелище!
Однажды полковник Лалонд присутствовал на моей муштровке, ни слова вслух не произнес и лишь потом конфиденциально заметил:
– Не знаю, Готар, откуда у вас эта идея – рубиться шеренгами, сохраняя строй. В бою все смещается и смешивается. Впрочем, вы правы в одном: солдат надо воспитывать в духе взаимовыручки, поощрять чувство локтя.
Сам полковник Лалонд, мастер вольтижировки, который, стреляя из пистолета на скаку, попадал в цель, сам полковник Лалонд изволил меня похвалить! Я прибавил рвения и месяца через два вошел в форму. Мой конь легко перепрыгивал изгородь, а ладонь не ощущала тяжести сабли. Я мог рубиться по очереди с тремя-четырьмя напарниками, и иногда удавалось выбить из их рук оружие. Я даже продержался минуты три против Лалонда, пока моя сабля, как перышко, не взлетела к потолку, но все офицеры на манеже обступили нас и внимательно наблюдали за поединком, ибо все знали, что полковник просто так с n’importe qui (с кем попало) не фехтует.
На вантозских маневрах мой эскадрон занял второе место в дивизии.
Поэтому, честно говоря, я не удивился, когда меня вызвали к командиру полка. Я удивился тому, что сказал мне полковник Лалонд:
– Капитан Готар, я вам предлагаю взять отпуск.
В армии не обсуждают приказ. Меня огорчила его жестокость. Все блага, что я получил от армии, – крохотная клетушка с продавленной кушеткой, колченогим стулом и тумбочкой, шкафом, готовым с плачем рухнуть, когда открываешь дверцу… Но это было мое жилище, я привык к нему и к казарменному быту, я чувствовал здесь себя как дома. Больше я ничего не имел в этом мире, и никто нигде меня не ждал. И вот награда за труды! Отпуск? Завуалированная отставка. Освобождайте помещение!
К счастью, полковник понял мое смятение:
– Готар, вы хороший боевой офицер. Вижу, как вы стараетесь. Я знаком с вашим досье. Отличились при Вальми, Бомоне, одним из первых форсировали Самбру. И эта страшная контузия… Нет, я вас не удаляю из армии, я хочу вас сохранить для армии! Теперь затишье на фронтах, воспользуйтесь передышкой, забудьте казарму, снимите номер в гостинице. Воевать всегда успеется. Вы же молоды. – Полковник вздохнул. – Мне бы ваши годы!
Я догадался, что имеет в виду полковник. В казармах все – от новобранцев до высших командиров – с жаром дискутировали тему нынешних парижских нравов. По общему мнению, после отмены террора Париж сошел с ума. На площадях танцуют и веселятся до глубокой ночи, пьют безмерно, а женщины отдаются чуть ли не каждому встречному, на военных так просто виснут. Офицеры, получившие увольнение в город, возвращались с ухмылкой сытых котов.
Полковник, служивший еще в королевской гвардии, делал мне неслыханный подарок – пять недель вольной жизни! – а я, бестолочь, упрямился…
