– Доброго дня, мудрейший, – тихо сказала она, захватив когтями край гнезда. Она никогда не боялась Ведающего – в нём вообще не было ничего грозного или пугающего, – но слишком благоговела и всегда сжималась от робости, приближаясь к нему.
Ведающий кивнул ей – ласково и просто, без всякой снисходительности, которой часто грешат мужчины и старшие.
– Доброго дня, дитя. Он и правда добр – давненько я не видел такого чудного неба.
Он послал влюблённый взгляд небосводу, раскрывавшемуся над ними, и Тааль ощутила, как все тревоги и сомнения покидают её. Иногда ей казалось, что главное знание Ведающего – о том, как вернуть покой в душу другого, не прилагая никаких особых усилий.
– Я только что вернулась с утреннего полёта, – несмело начала Тааль, спрыгнув в гнездо. – И видела кое-что… Необычное. Уже не впервые. Вы, скорее всего, уже знаете это, но я не могла не сказать… – она замялась и мысленно обругала себя трусихой. Склонив голову на бок, Ведающий терпеливо ждал, пока она подберёт слова. – Лес умирает. Уже в нескольких местах происходит что-то дурное… Я не знаю, как это выразить, но чую, что это не обычная хворь. Не из тех, о которых Вы нам рассказывали. Зараза в земле и воздухе, она не щадит ничего живого.
– А тебя? – вдруг спросил Ведающий. Тааль изумлённо заглянула ему в глаза – добрые и такие уставшие, под нависшими морщинистыми веками.
– Меня?..
– Да. Ты ведь живая. Тебя зараза щадит, как ты думаешь?
– Я… Не знаю. Моё тело и разум здоровы, – Тааль осеклась, прислушиваясь к себе. Сомнение кольнуло её: к чему клонит Ведающий? Может быть, с лесом на самом деле всё в порядке, а причина её страхов – в ней самой? Может быть, она утратила то, что майтэ ценят превыше всего, – гармонию?.. – Но мне было очень плохо возле таких мест. Меня будто жгли изнутри – и было так… Тоскливо.
Лишь сейчас она ярко вспомнила свои ощущения – и поёжилась. Отчаяние… Да, наверное, это зовут отчаянием. Беспричинное – и потому ещё более жуткое. С бесплодными мыслями о том, что она одна, совершенно и навсегда одна в мире.
– Всё верно – ты же часть леса, – в глубокий, ровный голос Ведающего закралась печаль. – И ты права, дитя. Конечно, ты не сообщила мне ничего нового, но я ждал твоего прилёта: ты должна была заметить это одной из первых. Ты особенно тонко чувствуешь искажения красоты, Тааль, а эта, как ты назвала её, «зараза» – одна из самых уродливых вещей на свете… Подойди сюда, – он поманил гостью крылом – таким большим, что тень от него закрывала половину гнезда. Тааль робко шагнула к коричневым камешкам. – Смотри, – Ведающий дотронулся до одного из них кончиком клюва. Камешек вздрогнул, и Тааль отшатнулась – как растение выпускает споры, он выпустил из себя восемь членистых ножек и две клешни. На её глазах гладкая поверхность преобразилась в ребристый панцирь, и крошечное тельце увенчалось длинным, угрожающе загнутым хвостом. Странное существо принялось перебирать ножками и двинулось к Ведающему, направив на него еле различимое жало на кончике хвоста. Тааль охватила брезгливость.
– Кто это?..
– Каменный скорпион из Пустыни Смерти. Три дня назад наши разведчики принесли мне нескольких – и на моей памяти это первая их колония в лесу.
– Но как они прижились у нас? Ведь здесь для них чужой климат… – от упоминания Пустыни Тааль пробрала дрожь: само слово пахло гибельным жаром и безлесой, беззащитной землёй, придавленной слоями песка.
