В первую секунду я подумал, что это дохлый крысенок. Но когда я осторожно извлек свою находку на свет, то моему взору предстал маленький кошелек из темно-зеленого бархата, с завязками и вышитым узором из желтых полосок в форме маленьких букв «v», по краям украшенных мелким жемчугом. Внутри ничего не оказалось.
– Ты знала про тайник? Видела этот кошелек? – спросил я у Пейшенс.
Та покачала головой.
Кошелек выглядел дорогим и почти не бывшим в использовании. Зачем человеку вроде Айрдейла прятать подобную вещь? Не говоря уже о том, как она у него оказалась?
Я попросил Сэма передать мне сумку. Открыв ее, я вытащил туфлю, обнаруженную возле мусорной кучи во дворе Чардской богадельни, и показал ее Пейшенс:
– А эта вещь тебе знакома?
Девушка резко втянула в себя воздух, потом судорожно выдохнула. На секунду ее пустые глаза приобрели осмысленное выражение.
– Нет, господин, – ответила Пейшенс. – Никогда в жизни не видела. Ежели хотите знать, принадлежала ли она Айрдейлу, то отвечу: нет.
С первого взгляда я сделал вывод, что умом Пейшенс не блещет, потому что грузная и неуклюжая, а в ее внешности нет ни одной располагающей черты. Но оказалось, что глупец как раз я.
В Уайтхолле часы на здании Конной гвардии пробили полдень.
Луиза еще не вставала: у нее началось ежемесячное женское недомогание. В этой чужой стране месячные по непонятным для Луизы причинам было принято называть «эти дни». Почему нельзя просто сказать как есть? Неужели у английских мужчин постыдные кровотечения, бич всех женщин, вызывают больше отвращения, чем у французских? Или англичане их попросту боятся?
Под задернутым пологом было темно и душно. Вечером Луиза снова приняла лауданум, чтобы заглушить боль, и, казалось, обрывки вчерашнего тумана в ее голове до сих пор бесцельно проплывали перед мысленным взором, будто облака по небу.
Весь вчерашний день от герцога Бекингема не было вестей. Возможно, Луиза снова увидит его сегодня вечером, однако она не могла быть в этом уверена.
Лишь в одном сомнений не возникало: в глазах общества у молодой женщины, родившейся в благородном семействе, но не имеющей состояния, есть только два пути сохранить честь: найти богатого жениха, желательно своего круга, или оставить свет, что в случае Луизы означает похоронить себя заживо в монастыре. Размышляя о своей горькой доле, Луиза почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, а потом и щеки становятся мокрыми.
Тут раздался стук в дверь, затем поднялась щеколда. Луиза постаралась взять себя в руки.
– Мамзель… – донесся из-за полога хриплый шепот.
– Отдерни занавеси! – велела Луиза, вытирая лицо рукавом ночной сорочки. – И принеси мне горшок.
На перекладине сверху звякнули кольца занавесок, и внутрь ворвался свет. Луиза прикрыла глаза рукой.
– Вам письмо, мадемуазель, – доложила горничная. – От короля.
Не обращая внимания на боль в животе, Луиза резко села:
– Дай сюда!
