Годы спустя, в архивах Петербургского университета нашли дневник Лебедева. Последняя запись гласила: "Я – страж. Я не могу уйти. Оно не спит." Курган так и стоит в степи, окружённый туманом. Говорят, в безлунные ночи оттуда доносятся шаги. И те, кто осмеливается подойти ближе, видят тень человека с седыми висками, который смотрит на них пустыми глазами.
Жук в янтаре
Туман стелился по булыжным мостовым Санкт-Петербурга, словно дыхание призраков. Фонари, тусклые, как глаза умирающего, едва пробивали мглу. В такие ночи город казался живым, но не добрым – он шептал, скрипел ставнями, звенел цепями в закоулках. Иван Петрович, отставной поручик, шагал по набережной Фонтанки, кутаясь в шинель. Его шаги гулко отдавались в тишине, но что-то ещё – едва уловимое, словно шорох крыльев, – следовало за ним.
Он остановился, прислушиваясь. Ничего. Только плеск воды да далёкий лай собак. Иван Петрович тряхнул головой, отгоняя наваждение. Слишком много рома в таверне, слишком много историй о проклятых домах и тварях, что ползают в тенях. Он ускорил шаг, но шорох не отставал. Теперь он был ближе, отчетливее – словно кто-то скрёб когтями по камню.
Иван Петрович резко обернулся. Никого. Только туман, густой, как молоко, и тени, что казались живыми. Он сжал трость, чувствуя, как пот холодит спину. «Чушь, – пробормотал он. – Чушь и нервы». Но сердце билось, как у загнанного зверя.
Всё началось неделю назад, когда он нашёл его. В антикварной лавке на Садовой, среди пыльных книг и ржавых медалей, лежал кусок янтаря размером с кулак. Внутри, словно в ловушке вечности, застыло насекомое – жук с чёрным панцирем и длинными, изогнутыми жвалами. Хозяин лавки, старик с глазами, как у ворона, сказал, что янтарь – из Курляндии, из старого поместья, где «случались вещи». Иван Петрович, смеясь, купил безделушку за пятак. Теперь она лежала в кармане его сюртука, тяжёлая, холодная, будто живая.
Дома, в тесной квартире на Моховой, он разглядывал находку при свете лампы. Жук внутри янтаря казался не мёртвым, а спящим. Его глаза – крошечные, красные, как капли крови – смотрели прямо на Ивана. Он отложил янтарь, но ночью ему приснилось, что жук шевелится, скребётся, пытаясь выбраться. Утром он обнаружил царапины на столе, где лежал камень. Тонкие, словно от иглы, но глубокие.
Теперь шорох был повсюду. В стенах, под полом, в углах. Иван Петрович перестал спать, боясь закрыть глаза. Он видел тени, что двигались, когда не должны были, слышал шёпот, которого не могло быть. Он пытался избавиться от янтаря – бросил его в Фонтанку, но наутро нашёл его на своём столе, сухим, холодным, с жуком, который, казалось, смотрел с укором.
Этой ночью он шёл к отцу Сергию, священнику из церкви на Лиговке. Говорили, тот умеет изгонять бесов. Иван Петрович сжимал янтарь в кармане, чувствуя, как тот пульсирует, словно сердце. Шорох за спиной стал громче, теперь он был уверен – это не ветер, не крысы. Это оно. То, что жило в янтаре, то, что выбралось.
Он побежал. Туман клубился, фонари гасли один за другим. Шаги его гремели, но шорох был быстрее, ближе. Иван Петрович споткнулся, упал, выронив янтарь. Камень покатился по мостовой, и в тусклом свете он увидел, как жук внутри шевельнулся. Его жvala задвигались, панцирь треснул, и что-то чёрное, блестящее, размером с кошку, поползло к нему.
Он закричал, но туман поглотил звук. Трость выпала из рук, пальцы онемели. Жук – если это был жук – двигался медленно, но неотвратимо. Его глаза горели, как угли, а шорох теперь был везде, в голове, в груди, в костях. Иван Петрович полз назад, пока не упёрся в перила набережной. Холодная вода Фонтанки плескалась внизу, зовя, обещая покой.
