Тени у костра - страница 3

– Я люблю тебя, – шепчет Вик, наблюдая, как в канале кружатся листья, занесенные то ли порывом ветра, то ли чьими-то заботливыми руками.

– Я тоже тебя люблю.

Мимо проносится, влетая в лужи и чертыхаясь, парень в наушниках, зелеными волосами напоминающий Криса – одного из операторов агентства. Девушка с колокольчиками на рюкзаке ругает по телефону дождь, промочивший насквозь ее куртку. Забежавшая на мост девочка в желтом дождевике прижимается к перилам, словно пытаясь рассмотреть что-то в канале, а мама похлопывает ее по плечу: «Не надо приставать к троллю, они интроверты и не любят общаться, не то что твой монстр».

Каждый прохожий на кого-то похож – на коллег, заказчиков или знакомых; будто вытащили из головы образ, швырнули в реальность – как во сне.

Может, все это на самом деле сон? Не вставал, не выходил на улицу, не вытаскивал из груди осколки…

Но у каждого прохожего стучит в груди ослепительно-яркое сердце, полное надежды, страха, отчаяния или счастья. Такое не может быть ненастоящим, Вику даже всматриваться не надо, чтобы это почувствовать – сейчас, когда он не живой и не мертвый, зависший на пороге, чувствительный к обоим мирам и ни к одному из них.

Значит, реальность. Значит, на месте его сердца и правда торчат стеклянные осколки – как ни всматривайся, ничего, кроме них, не различишь. А в сердце у Лии вспыхивают и гаснут звезды, вращаются галактики и простирается бесконечная космическая тьма, которую легко заметить, если долго всматриваться в глубину зрачков.

Жаль, что никак не выйдет обнять, прижать к груди, поцеловать всем собой…

Рана уже превратилась в рубец. Не пора ли еще пару осколков вытащить?

Выть на мосту ужасно невежливо. Особенно когда ты не стоишь гордо у перил, запрокинув голову к луне, весь из себя волк-одиночка, а сидишь, упершись лбом в холодный металл, кусаешь пальцы, чтобы вой не превратился в яростный крик, и промокшие джинсы мерзко липнут к заднице, – вот молодец, и как будешь дальше ходить?..

Не стоило вытаскивать разом три осколка, да? Подумал, что больше ничего не страшно, а чем скорее, тем лучше; рванул – и ослеп от боли. Спасибо, что тихонько съехал на землю, цепляясь за перила, а не потерял равновесие и рухнул в канал.

Прохожим, к счастью, плевать; по крайней мере, никто не останавливается и не предлагает помочь. Не плевать только Лие, которая, опустившись на корточки, крепко держит за руку и не спрашивает, как он: и так все видно.

На этот раз ничего не гудит в ушах, мир слышен как никогда ясно – зато искры из глаз снова рассыпаются бенгальским огнем, хватит, чтобы темный вечер превратить в ясный солнечный день. Но как бы ни трясся от вида темноты какие-то пару часов назад, сейчас превращать ничего не хочется. Наоборот, выключить бы фонари, накинуть густую тень на окна домов, задуть звезды – чтобы город исчез, чтобы исчезнуть вместе с ним и чтобы боль в исчезнувшем теле чуточку поутихла.

Проходит, кажется, целая вечность, прежде чем Вик наконец перестает выть и выпускает изо рта искусанный до крови палец.

– Живой? – Лия заглядывает в глаза.

– Надеюсь. – Черт, как охрип голос! – Больше не буду… вот так сразу; только по одному.

От помощи Вик отказывается, встает, хватаясь за перила. Скрипит зубами: забыл совсем, что хотел доверить осколки Лие, и вот пожалуйста, снова не понять – растворились они или улетели в канал? Ну ничего, в следующий раз… А сейчас бы, конечно, домой – сменить джинсы, – но если он переступит порог квартиры, то не найдет сил выйти обратно, в холодную серую осень. Значит, закутается в пальто и потерпит.